С точки зрения русского писателя и мыслителя Л. Н. Толстого (1828-1910) драматизм человеческого бытия состоит в противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку жаждой бессмертия. Воплощением этого противоречия является вопрос о смысле жизни - вопрос, к которому разум подводит самой суетностью, ничтожностью жизни и который можно еще выразить так: "Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?" 1 . Толстой считает, что жизнь человека наполняется смыслом в той мере, в какой он подчиняет ее исполнению воли бога, а воля бога дана нам как закон любви, противостоящий закону насилия. Закон любви запечатлен в человеческом сердце, осмыслен основателями религий, выдающимися философами, полней и точней всего он развернут в заповедях Христа. Чтобы спасти себя, свою душу от тлена, чтобы придать жизни смысл, который не обессмысливается смертью, человек должен перестать делать зло, совершать насилие, перестать раз и навсегда, в том числе и прежде всего тогда, когда он сам становится объектом зла и насилия. Не отвечать злом на зло, не противиться злу насилием - такова основа жизнеучения Льва Николаевича Толстого. Религии и этике непротивления в той или иной форме посвящено все творчество Толстого после 1878 года. Соответствующие произведения (назовем только важнейшие из них) можно подразделить на четыре цикла: исповедальный - «Исповедь» (1879-1881), «В чем моя вера?» (1884); теоретический - «Что такое религия и в чем сущность ее?» (1884), «Царство божие внутри вас» (1890-1893), «Закон насилия и закон любви» (1908); публицистический - «Не убий» (1900), «Не могу молчать» (1908); художественный - «Смерть Ивана Ильича» (1886), «Крейцерова соната» (1887-1879), «Воскресение» (1889-1899), «Отец Сергий» (1898).

1 Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т. 23. М., 1 957. С. 16-17. В дальнейшем все ссылки на Л. Н. Толстого будут даваться по этому изданию в тексте: цифры перед запятой обозначают том, после запятой - страницы.

Второе рождение Толстого

Сознательная жизнь Толстого - если считать, что она началась с 18 лет, когда юный Толстой ушел со второго курса университета и когда он, по его же собственному признанию в "Исповеди ", "не верил уже ни во что» из того, чему его учили (23, 1), - подразделяется на две равные половины по 32 года, из которых вторая отличается от первой как день от ночи. Речь идет об изменении, которое является одновременно духовным просветлением - о радикальной смене нравственных основ жизни. В сочинении "В чем моя вера?" Толстой пишет: "То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо. Со мной случилось то, что случается с человеком, который вышел за делом и вдруг дорогой решил, что дело это ему совсем не нужно, - и повернул домой. И все, что было справа, - стало слева, и все, что было слева, - стало справа» (23, 304). Первая половина жизни Льва Толстого, по всем общепринятым критериям, сложилась очень удачно, счастливо. Граф по рождению, он получил хорошее воспитание и богатое наследство. Природа, работая над ним, обнаружила расточительную щедрость: крепкая физическая натура сочеталась в нем с художественным гением и редкой философской одаренностью. Жизненный путь графа Толстого отмечен сильными страстями; великой славой, умножающимся богатством, гражданским служением, семейными радостями - всеми теми внутренними переживаниями и внешними успехами, которые обычно считаются самыми важными мотивами и достойным оправданием человеческой деятельности. В жизнь он вступил как типичный представитель высшей знати, тех ни перед кем не несущих ответственности "хозяев жизни ", которым все было позволено. У него была буйная разгульная молодость с вином, картами, женщинами, дуэлями, он вполне познал сладость чувственных удовольствий и сильных ощущений. Толстой в 1851 -1854 годах служил на Кавказе, в 1854-1855 годах участвовал в обороне Севастополя, зарекомендовав себя храбрым офицером. Его основным занятием, однако, стала писательская деятельность - из всех форм духовного творчества самая престижная в России. Уже первые повести и рассказы, печатавшиеся в знаменитом некрасовском "Современнике ", принесли ему широкую известность в стране, а романами "Война и мир» и "Анна Каренина» он заслужил всемирную славу. Авторитет Толстого-писателя в России и мире был безусловен, он чувствовал себя и воспринимался общественным мнением в качестве учителя жизни. Хотя слава тешила самолюбие Толстого, а большие гонорары укрепляли состояние, тем не менее его писательская вера стала подрываться. Он увидел, что писатели играют не свою собственную роль: они учат, не зная, чему учить, и непрерывно спорят между собой о том, чья правда выше; в труде своем они движимы корыстными мотивами в большей мере, чем обычные люди, не претендующие на роль наставников общества. Не отказавшись от писательства и писательской гордыни, он оставил писательскую среду и после полугодового заграничного путешествия (1857) занялся педагогической деятельностью среди крестьян (1858-1863). В течение года (1861 - 1862) служил мировым посредником в спорах между крестьянами и помещиками. Ничто не приносило Толстому полного удовлетворения. Разочарования, которые сопровождали каждую его деятельность, стали источником нарастающего внутреннего смятения, от которого не могли спасти ни новое десятимесячное заграничное путешествие (1860-1861), ни бегство на два с половиной месяца в башкирскую степь, чтобы "дышать воздухом, пить кумыс и жить животною жизнью» (23, 10). Нараставший духовный кризис предотвратила женитьба в сентябре 1862 года на Софье Андреевне Берс. Семья наряду со своими собственными радостями дала новые стимулы к творчеству и хозяйственной активности. Вторая половина сознательной жизни Л. Н. Толстого явилась отрицанием первой. Он пришел к выводу, что он, как и большинство людей, жил жизнью, лишенной смысла - жил для себя. Все, что он ценил - удовольствия, слава, богатство, дети, - подвержено тлену и забвению. Все это оказывается ничтожным в перспективе бесконечности мира. «Я, - пишет Толстой, - как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели» (23, 12). Ложными являются не те или иные шаги в жизни, а само ее направление, та вера, точнее безверие, которое лежит в ее основании. А что же не ложь, что не суета? Ответ на этот вопрос Толстой нашел в учении Христа, Оно учит, что человек должен служить тому, кто послал его в этот мир - богу и в своих простых заповедях показывает, как это делать. Толстой пробудился к новой жизни. Сердцем, умом и волей, всей своей страстной натурой он принял этико-социальиую программу Христа и посвятил свои силы целиком тому, чтобы следовать ей, обосновывать и проповедовать ее. Вопрос о том, чем была обусловлена столь резкая перемена жизнеустоев Л. И. Толстого, как и вообще все такого рода перемены, не имеет удовлетворительного объяснения. В самом деле, если основы жизни меняются таким образом, что человек духовно становится прямо противоположен тому, чем он был раньше, то это как раз означает, что новое состояние не вытекает из старого, не является его продолжением. Можно было бы предположить, что старое состояние детерминирует новое чисто отрицательным образом, обязывая делать все наоборот. Но и в этом случае остается непонятным, откуда у личности возникает сознание отрицательности своего опыта. В свое время духовно запутавшийся, смятенный Августин Блаженный пережил удивительный переворот, в мгновение превративший его из язычника в христианина. Размышляя над причинами этого превращения и не находя ему никаких объясняющих оснований в своей собственной жизни, Августин пришел к выводу, что случившееся с ним является чудом, доказывающим существование бога. Рассуждение Августина безупречно: нельзя требовать причинного объяснения тому, почему Савл превращается в Павла, ибо само такое превращение мыслится как разрыв цепи причинно-следственных связей, как чистый акт свободы. Способность человека к изменениям, в особенности к мгновенным преображениям, свидетельствует о том, что человек не умещается в свои собственные поступки и всегда сохраняет возможность вырваться из цепких лап необходимости, свидетельствует об автономии духа. Духовное обновление личности является одной из центральных тем последнего романа Толстого «Воскресение» (1899), написанного им в период, когда он вполне стал христианином и непротивленцем. Главный герой князь Нехлюдов оказывается присяжным по делу проститутки, обвиняемой в убийстве, в которой он узнает Катюшу Маслову - соблазненную им некогда и брошенную горничную своих тетушек. Этот факт перевернул жизнь Нехлюдова. Он увидел свою личную вину в падении Катюши Масловой и вину своего класса в падении миллионов таких Катюш. "Бог, живший в нем, проснулся в его сознании", и Нехлюдов обрел ту точку обзора, которая позволила взглянуть на жизнь свою и окружающих в свете абсолютной морали и выявить ее полную внутреннюю фальшь. Ему стало гадко и стыдно. Потрясенный Нехлюдов порвал со своей средой и поехал вслед за Масловой на каторгу. Скачкообразное превращение Нехлюдова из барина, легкомысленного прожигателя жизни в искреннего христианина (христианина не в церковном, а этическом смысле этого слова) началось на эмоционально-духовном уровне в форме глубокого раскаяния, пробудившейся совести и сопровождалось напряженной умственной работой. Кроме того, в личности Нехлюдова Толстой выделяет по крайней мере две предпосылки, благоприятствовавшие такому преображению, - острый, пытливый ум, чутко фиксировавший ложь и лицемерие в человеческих отношениях, а также ярко выраженная склонность к переменам. Второе особенно важно: «Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов» (Воскресение. Ч. I. Гл. LIX). Если перенести толстовский анализ духовной революции Нехлюдова на самого Толстого, то мы увидим много схожего. Толстому также в высшей степени была свойственна склонность к резким переменам; он пробовал себя на разных поприщах. На опыте собственной жизни он испытал все основные мотивы, связанные с мирскими представлениями о счастье, и пришел к выводу, что они не приносят успокоения души. Именно эта полнота опыта, не оставлявшая иллюзий, будто что-то новое из земного ряда может придать жизни самодостаточный смысл, стала важной предпосылкой духовного переворота. Толстой обладал необычайно высокой силой интеллекта; его пытливый ум был нацелен на постижение тайны человека, а основным экспериментальным полем его экзистенциальных познавательных поисков являлась его собственная жизнь. У турецкого поэта Фазыл Кюсню Дагларджа есть миниатюра под названием «Существование»:

1 Иностранная литература, 1972, № 3.

Жизнь и размышление о ней в биографии Толстого переплелись настолько тесно, что можно сказать: он жил, чтобы размышлять, и размышлял, чтобы жить. Чтобы жизненный выбор получил достойный статус, в глазах Толстого он должен был оправдаться перед разумом, пройти проверку на логическую прочность. При таком постоянном бодрствовании разума мало оставалось лазеек для обмана и самообмана, прикрывавших изначальную безнравственность, оскорбительную бесчеловечность так называемых цивилизованных форм жизни. В их разоблачении Толстой был беспощаден; хотя фронтальную атаку он повел лишь во второй период своей жизни, тем не менее социально-критический дух ему был свойствен всегда. Есть аналогия с нехлюдовской моделью и в том, как протекал духовный кризис Толстого. Он начался с непроизвольных внутренних реакций, свидетельствовавших о неполадках в строе жизни; "со мною, - пишет Толстой, - стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?" (23, 10). Это наваждение, переросшее в навязчивую мысль о самоубийстве, стало источником и предметом страстной мыслительной работы. Прежде всего обдумывания требовало то обстоятельство, что отравление жизнью у Толстого произошло тогда, когда у него было все, что "считается совершенным счастьем» (23, 12), и он мог жить довольной, добропорядочной жизнью, всеми почитаемый и любимый. Интенсивная умственная работа Толстого по переосмыслению основ собственной жизни растянулась на много лет и включала изучение мировых религий, философской мудрости, глубокие теоретические исследования о природе религии, нравственности, веры, систематическую критику догматического богословия, для чего потребовалось специально изучить древнееврейский и древнегреческий языки; в рамках сознательных усилий по преодолению поразившего его духовного недуга Толстой в течение года вел жизнь правоверного христианина по критериям православной церкви со всеми молитвами и говениями. Но что же послужило внешним толчком к духовному преображению Толстого, что в его случае сыграло ту роль, которую в случае Нехлюдова сыграла встреча с Катюшей Масловой? Если вообще существовал внешний фактор, спровоцировавший внутренний кризис и духовный мятеж Толстого, то им, по всей видимости, явился 50-летний рубеж жизни. Почти всюду, где Толстой говорит о происшедшей с ним перемене, он в той или иной форме ссылается на 50-летие. Сам период кризиса длился не менее четырех-пяти лет. В марте 1877 года Софья Андреевна в дневнике со слов Толстого пишет о страшной религиозной борьбе, в которой он находится в последние два года. Следовательно, в 1875 году это уже началось, В "Исповеди» Толстой говорит, что в пятьдесят лет он думал о самоубийстве. Сама "Исповедь» - первое изложение вновь выработанных убеждений Толстого - была начата в 1879 году. Наконец, Толстой много раз говорит, что он стал на новый путь в пятьдесят лет: "Я прожил на свете 52 года, два года назад я стал христианином» (49, 8); "Я прожил на свете 55 лет... Пять лет тому назад я поверил в учение Христа» (23, 304). В апреле 1878 года Толстой после 1 3-летнего перерыва решает возобновить ведение дневника (кстати, то же самое делает Нехлюдов в период начавшегося просветления). 50-летие - особый возраст в жизни каждого человека, предметное напоминание, что жизнь имеет конец. И Толстому оно напоминало о том же самом. Проблема смерти волновала Толстого и раньше. В рассказе "Три смерти» (1858) он рассматривает разные отношения к ней. Толстого, обладавшего необычайной витальной силой и колоссальными аналитическими способностями, смерть, в особенности смерть в форме законных убийств всегда ставила в тупик. В конце второго севастопольского рассказа (1855) есть рассуждение в духе христиански мотивированного пацифизма. В 1866 году он безуспешно защищал в суде солдата, ударившего командира и обреченного на смертный приговор. Особенно сильно подействовали на Толстого смертная казнь гильотиной, которую он наблюдал в Париже в 1857 году ("Целовал евангелие, и потом - смерть, что за бессмыслица!" - 47, 121), а позже - смерть любимого старшего брата Николая в 37-летнем возрасте в 1860 году ("Умный, добрый, серьезный человек, он заболел молодым, страдал более года и мучительно умер, не понимая, зачем он жил, и еще менее понимая, зачем он умирает» - 23, 8). Толстой давно стал сомневаться в идеологии прогресса, задумываться над общим смыслом жизни, соотношении жизни и смерти. Однако раньше это была боковая тема, теперь она стала основной; теперь уже смерть воспринималась как личная перспектива, как скорый и неизбежный конец. Встав перед необходимостью выяснить личное отношение к смерти (а для Толстого это означало разумно обосновать смерть, выработать сознательное отношение к ней, то есть так обосновать и выработать такое отношение, которое позволяло бы жить осмысленной жизнью с сознанием неизбежной смерти), - встав перед такой необходимостью, Толстой обнаружил, что его жизнь, его ценности не выдерживают проверки смертью. "Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать?" (23, 1 3). Эти слова Толстого из "Исповеди» раскрывают и природу, и непосредственный источник его духовного недуга, который можно было бы обозначить как панику перед смертью. Честный человек и мужественный мыслитель, он ясно понял, что только такая жизнь может считаться осмысленной, которая способна утверждать себя перед лицом неизбежной смерти, выдержать проверку вопросом: "Из чего же хлопотать, ради чего вообще жить, если все будет поглощено смертью?" Толстой решился замкнуть на себя провода невероятного напряжения - жизнь и смерть. И нужно было быть Львом Николаевичем Толстым, чтобы выдержать нечеловеческую мощь этого разряда. Толстой вступил в схватку со смертью и поставил перед собой самую дерзновенную, по сути дела сверхчеловеческую цель - найти то, что не подвластно смерти.

Что скрыто за вопросом о смысле жизни?

Бог, свобода, добро

То бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь только и обретает смысл, называется богом. И ничего другого о боге с достоверностью утверждать нельзя. Разум может знать, что существует бог, но он не может постичь самого бога (поэтому Толстой решительно отвергал церковные суждения о боге, о триединстве бога, творении им мира в шесть дней, легенды об ангелах и дьяволах, грехопадении человека, непорочном зачатии и т. п., считая все это грубыми предрассудками и очень опасной идеологией). Любое содержательное утверждение о боге, даже такое, что бог един, противоречит самому себе, ибо понятие бога по определению означает то, чего нельзя определить. Для Толстого понятие бога было человеческим понятием, которое должно выдержать проверку судом человеческого опыта и разума, оно выражает то, что мы, люди, можем чувствовать и знать о боге, но никак не то, что бог думает о людях и мире. В нем, в этом понятии, как его понимает Толстой, не было ничего мистического, кроме того, что оно обозначает мистическое основание жизни и познания. Бог - причина познания, но никак не его предмет. "Так как понятие бога не может быть иное, как понятие начала всего того, что познает разум, то очевидно, что бог, как начало всего, не может быть постижим для разума. Только идя по пути разумного мышления, на крайнем пределе разума можно найти бога, но, дойдя до этого понятия, разум уже перестает постигать» (23, 71). Знание о боге Толстой сравнивает со знанием бесконечности числа. И то, и другое (к такому роду знания Толстой относит еще знание о душе) безусловно предполагается, но не поддается определению. "К несомненности знания бесконечного числа я приведен сложением; к несомненности знания бога я приведен вопросом: откуда я?" (23, 132). Идея бога как предела разума, непостижимой полноты истины задает определенный способ бытия в мире, когда человек сознательно ориентирован на этот предел и полноту. Это и есть свобода. Свобода - сугубо человеческое свойство, выражение срединности его бытия. «Человек был бы несвободен, если бы он не знал никакой истины, и точно так же не был бы свободен и даже не имел бы понятия о свободе, если бы вся истина, долженствующая руководить его в жизни, раз навсегда, во всей чистоте своей, без примеси заблуждений была бы открыта ему» (28, 28 1). Свобода и состоит в этом движении от темноты к свету, от низшего к высшему, «от истины, более смешанной с заблуждениями, к истине, более освобожденной от них» (28, 28 1). Ее можно определить как стремление руководствоваться истиной. Человек не свободен в совершении поступков, если дана их причина. Допустим, кто-то хочет стать физически сильным или узнать все про Атлантиду - из этих желаний вытекает совершенно определенная совокупность сугубо объективных действий. Но человек может выбрать причины поступков - те истины, которые лежат в их основе. Свобода не тождественна произволу, простой способности действовать по прихоти. Она всегда связана с истиной. По классификации Толстого, существуют истины троякого рода. Во-первых, истины, которые уже стали привычкой, второй натурой человека. Во-вторых, истины смутные, недостаточно проясненные. Первые уже не совсем истины. Вторые еще не совсем истины. И те и другие являются сферой необходимости. Наряду с ними есть третий ряд истин, которые, с одной стороны, открылись человеку с такой ясностью, когда он их не может обойти и должен определить свое к ним отношение, а с другой стороны, не стали для него привычкой, автоматизмом, бессознательным мотивом. По отношению к истинам этого третьего рода и обнаруживается свобода человека. Здесь важны оба момента - и то, что речь идет об истине ясной, и то, что речь идет об истине более высокой по сравнению с той, которая уже освоена в жизненной практике. Ничто не может воспрепятствовать человеку поступать так, как он считает правильным, но никогда он не будет считать правильным то, как он поступает, - в этом и состоит его свобода. Свобода есть сила, позволяющая человеку идти по пути к богу, сделаться "радостным делателем печного и бесконечного дела» (28, 281). Идти самому и не быть ведомым, идти с открытыми глазами, действуя разумно и ответственно. Но в чем состоят это дело и этот путь, какие обязанности вытекают для человека из его принадлежности к богу? Признание бога как начала, источника жизни и разума ставит человека в совершенно определенное отношение к нему, которое Толстой уподобляет отношению сына к отцу, работника к хозяину. Сын не может судить отца и не способен понять полностью смысл его указаний, он должен следовать воле отца и только по мере послушания отцовской воле постигает, что она имеет для него благотворный смысл; хороший сын - любящий сын, он действует не так, как сам хочет, а так, как хочет отец и в этом, в выполнении воли отца, видит свое предназначение и благо. Точно так же работник потому является работником, что он послушен хозяину, выполняет его распоряжения, - ибо только хозяин знает, для чего нужна его работа; хозяин не только придает смысл усилиям работника, он еще и кормит его; хороший работник - работник, который понимает, что его жизнь и благо зависят от хозяина, и относится к хозяину с чувством самоотверженности, любви. Отношение человека к богу должно быть таким же: человек живет не для себя, а для бога. Только такое понимание смысла собственной жизни соответствует действительному положению человека в мире, вытекает из характера его связанности с богом. Нормальное, человеческое отношение человека к богу есть отношение любви. "Сущность жизни человеческой и высший закон, долженствующий руководить ею, есть любовь» (37, 1 66). Но как любить бога и что значит любить бога, если мы о боге ничего не знаем и не можем знать, кроме того, что он существует? Да, я не знаю, что такое бог, не знаю его замысел, его заповеди. Однако я знаю, что, во-первых, существуют другие люди, которые находятся в таком же отношении к богу, как и я, во-вторых, во мне самом есть божественное начало, душа, сущностью которой как раз и является любовь. И если у человека нет возможности непосредственно общаться с богом, прямо взглянуть на это слепящее солнце жизни, то он может сделать это косвенно, через правильное отношение к другим людям и правильное отношение к самому себе. Правильное отношение к другим людям определяется тем, что они - дети того же бога, что и я. Они - мои братья. Отсюда вытекает требование любить людей как братьев, сынов человеческих, любить всех, без каких-либо изъятий, независимо от каких бы то ни было мирских различий между ними. Перед богом все равны. В перспективе его бесконечности теряют какой бы то ни было смысл все человеческие дистанции между богатством и бедностью, красотой и безобразием, молодостью у дряхлостью, силой и убожеством и т. д. Необходимо ценить в каждом человеке достоинство божественного происхождения. Так понятая любовь к человеку есть единственно возможная основа единения людей. «Царство бога на земле есть мир всех людей между собою» (23, 370), а мирная, разумная и согласная жизнь возможна только тогда, когда люди связаны одинаковым пониманием смысла жизни, единой верою. Та первичная, безусловная, существующая до и вне каких бы то ни было различий связь между людьми, которая может быть основой их единения, и есть связь, которая определяется их отношением к богу. «Все люди живут одним и тем же духом, но все разделены в этой жизни своими телами. Если люди понимают это, то стремятся к соединению друг с другом любовью» (37, 231). Правильное отношение к себе кратко можно определить как заботу о спасении души. «В душе человека находятся не умеренные правила справедливости и филантропии, а идеал полного, бесконечного божеского совершенства. Только стремление к этому совершенству отклоняет направление жизни человека от животного состояния к божескому настолько, насколько это возможно в этой жизни» (28, 79). С этой точки зрения не имеет значения реальное состояние индивида, ибо какой бы высоты духовного развития он не достиг, она, эта высота, является исчезающе ничтожной по сравнению с недостижимым совершенством божественного идеала. Какую бы конечную точку мы ни взяли, расстояние от нее до бесконечности будет бесконечным. Поэтому показателем правильного отношения человека к себе является стремление к совершенству, само это движение от себя к богу. Более того, «человек, стоящий на низшей ступени, подвигаясь к совершенству, живет нравственнее, лучше, более исполняет учение, чем человек, стоящий на гораздо более высокой ступени нравственности, но не подвигающийся к совершенству» (28, 79). В этом смысле блудный сын, вернувшийся в дом, дороже отцу, чем сын, не покидавший дома. Сознание степени несоответствия с идеальным совершенством - таков критерий правильного отношения к себе. Поскольку реально эта степень несоответствия всегда бесконечна, то человек тем нравственнее, чем полнее он осознает свое несовершенство. Если брать эти две проекции отношения к богу - отношение к другим и отношение к себе, - то исходным и основополагающим, с точки зрения Толстого, является отношение к себе. Нравственное отношение к себе как бы автоматически гарантирует нравственное отношение к другим. Человек, сознающий, как бесконечно он далек от идеала, есть человек, свободный от наиопаснейшего суеверия, будто он может устроить жизнь других людей. Он поэтому всегда будет стремиться к тому, чтобы находиться по отношению к другим в положении слуги, а не господина. «Я не могу желать, думать, верить за другого. Я возношу свою жизнь, и это одно может вознести жизнь другого, да и другой - я же. Так, если я вознесу себя, я вознесу всех. Я в них, и они во мне» (23, 302). Достоверность любви, которую каждый человек находит в собственной душе, ее умножение, состоящее в том, чтобы ориентироваться не на внешний успех и похвалу людей, а на бесконечность божественного совершенства, словом, забота человека о чистоте собственной души является базисом, источником нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям, к семье, государству и т. д. Любовь и есть добро. Понятия бога, свободы, добра, раскрывающие в совокупности смысл жизни, являются пограничными понятиями. Они связывают конечное человеческое бытие с бесконечностью мира. Отсюда их особый гносеологический и регулятивный статус. «Все эти понятия, при которых приравнивается конечное к бесконечному и получается смысл жизни, понятия бога, свободы, добра, мы подвергаем логическому исследованию. И эти понятия не выдерживают критики разума» (23, 36). Они уходят содержанием в такую даль, которая только обозначается разумом, но не постигается им. Они даны индивиду непосредственно («запечатлены» в его сердце), и разум не столько обосновывает эти понятия, сколько проясняет их. Только добрый человек может понять, что такое добро. Чтобы разумом постигнуть смысл жизни, надо, чтобы сама жизнь того, кто владеет разумом, была осмысленной. Если это не так, если жизнь бессмысленна, то разум не имеет предмета для рассмотрения, и он в лучшем случае может указать на эту беспредметность.

Понятия бога, свободы и добра не придают жизни смысл, а выражают его. Они являются формами бытийствующего сознания, сознания жизни; их назначение - практическое, нравственное. Однако возникает вопрос: "Если нельзя знать, что такое бесконечное и соответственно бог, свобода, добро, то как можно быть бесконечным, божественным, свободным, добрым?" Задача соединения конечного с бесконечным в практическом плане, так же как и в теоретическом, не имеет позитивного решения. Бесконечное потому и является бесконечным, что его нельзя ни теоретически определить, ни практически воспроизвести. Л. Н. Толстой в послесловий к «Крейцеровой сонате» говорит о двух способах ориентации в пути: в одном случае ориентирами правильного направления могут быть конкретные предметы, которые последовательно должны встретиться на пути, во втором случае верность пути контролируется компасом. Точно так же существует два разных способа нравственного руководства: первый состоит в том, что дается точное описание поступков, которые человек должен делать или которых он должен избегать (например, соблюдай субботу, не кради и т. д.), второй способ заключается в том, что руководством для нравственно ищущего человека является недостижимое совершенство идеала. Подобно тому как по компасу можно определить только степень отклонения от пути, точно так же идеал может стать лишь точкой отсчета человеческого несовершенства. Понятия бога, свободы, добра, раскрывающие бесконечный смысл нашей конечной жизни, и есть тот самый идеал, практическое назначение которого - быть укором человеку, указывать ему на то, чем он не является. Человек, руководствующийся нравственным идеалом, не замечает пути, который остался позади, ибо каким бы значительным этот путь ни был, он по сравнению с тем, что находится впереди, является бесконечно малой величиной. Моральный человек, добрый человек весь устремлен вперед, к идеалу, в этой устремленности и состоит его моральность, его доброта. И так как впереди перед ним бесконечность, то он не может осознать свои нравственные обязанности по отношению к этой бесконечности иначе, как в негативной форме. Человек не может соответствовать идеалу, и чем он лучше, тем менее он ему соответствует. Несоответствие идеалу, несовершенство - удел человека.

Пять заповедей христианства

Суть нравственного идеала и своеобразие его роли в жизни человека наиболее полно выражены в учении Иисуса Христа. Так считает Л. Н. Толстой. При этом для Толстого Иисус Христос не является богом или сыном бога ("кто верит в бога, для того Христос не может быть бог» - 23, 174); он считает его реформатором, разрушающим старые и дающим новые основы жизни. Толстой, далее, видит принципиальную разницу между подлинными взглядами Иисуса, изложенными в Евангелиях, и их извращением в догмах православия и других христианских церквей. Все учение Иисуса Христа, по мнению Толстого, является метафизикой и этикой любви. "То, что любовь есть необходимое и благое условие жизни человеческой, было признаваемо всеми религиозными учениями древности. Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, таосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей» (37, 166). Однако только Христос возвысил любовь до уровня основополагающего, высшего закона жизни, дал этому закону адекватное метафизическое обоснование, суть которого состоит в том, что в любви и через любовь в человеке обнаруживается божественное начало: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4:16). Как высший, основополагающий закон жизни, любовь является единственным нравственным законом. Для нравственного мира закон любви столь же обязателен, безусловен, как для физического мира - закон тяготения. И тот и другой не знают никаких исключений. Мы не можем выпустить камень из руки, чтобы он не упал на землю, точно так же мы не можем отступить от закона любви, чтоб не деградировать в нравственную порочность. Закон любви - не заповедь, а выражение самой сущности христианства. Это - вечный идеал, к которому люди будут бесконечно стремиться. Иисус Христос не ограничивается прокламацией идеала, который, впрочем, как отмечалось выше, был сформулирован до него, в частности, в Ветхом завете. Наряду с этим он дает заповеди. В толстовской интерпретации таких заповедей пять. Сформулированы они в той части Нагорной проповеди, по Евангелию от Матфея (Мф. 5:2 1 -48), в которой говорится "вам сказано, а я говорю вам ", то есть идет прямая полемика с древним законом (две ссылки о прелюбодеянии считаются за одну). Этими заповедями Иисус отменяет закон Моисея и провозглашает свое учение. Вот они: 1) Не гневайся: "Вы слышали, что сказано древним: не убивай... А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду "; 2) Не оставляй жену: "Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй... А Я говорю вам, кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать"; 3) Не присягай никогда никому и ни в чем: "Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы... А Я говорю вам: не клянись вовсе "; 4) Не противься злому силой: "Вы слышали, что сказано: око за, око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому "; 5) Не считай людей других народов своими врагами: "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших ". Заповеди Христа - "все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития человечества люди могут уже не делать. Заповеди эти суть как бы заметки на бесконечном пути совершенства..." (28, 80). Они не могут не быть отрицательными, поскольку речь идет об осознании степени несовершенства. По этой же причине они не могут исчерпать суть учения, совпадающего с законом любви. Они - не более чем ступень, шаг на пути к совершенству. Но это - та очередная ступень, на которую предстоит ступить человеку и человечеству, тот ближайший шаг, который им предстоит сделать в своих нравственных усилиях. Они, эти заповеди, составляют в совокупности такие истины, которые как истины не вызывают сомнений, но еще не освоены практически, то есть истины, по отношению к которым выявляется свобода современного человека. Для людей времен Ветхого завета они еще не были истинами во всей ясности и очевидности, для людей грядущих постхристианских эпох они, надо полагать, станут вполне привычными автоматизмами поведения. Для человека современного, человека христианской эры, которая длится две тысячи лет, они уже являются истинами, но еще не стали повседневной привычкой. Человек уже смеет так думать, но еще не способен так поступать. Поэтому они, эти возвещенные Иисусом Христом истины, являются испытанием свободы человека.

Непротивление как проявление закона любви

По мнению Толстого, центром христианского пятисловия является четвертая заповедь: "Не противься злому ", налагающая запрет на насилие. Осознание того, что в этих трех простых словах заключена суть евангельского учения, вернувшее в свое время Толстому утерянный смысл жизни, вывело его одновременно и из мировоззренческого тупика. Древний закон, осуждавший зло и насилие в делом, допускал, что в определенных случаях они могут быть использованы по благо - как справедливое возмездие по формуле "око за око ". Иисус Христос отменяет этот закон. Он считает, что насилие не может быть благом никогда, ни при каких обстоятельствах, к помощи насилия нельзя прибегать даже тогда, когда тебя бьют и обижают ("кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» - Мф. 5:39). Запрет на насилие является абсолютным. Не только на добро надо отвечать добром. И на зло надо отвечать добром. Понятые именно в таком прямом, буквальном смысле слова Иисуса о не-насилии, не-противлении злу силой являются меткой правильного направления, той высотой, перед которой стоит современный человек на бесконечном пути его нравственного восхождения. Почему именно не-насилие? Насилие является противоположностью любви. У Толстого есть по крайней мере три последовательно сцепленных между собой определения насилия. Во-первых, он отождествляет насилие с убийством или угрозой убийства. Необходимость применения штыков, тюрем, виселиц и других средств физического разрушения возникает тогда, когда стоит задача внешнего принуждения человека к чему-либо. Отсюда - второе определение насилия как внешнего воздействия. Необходимость внешнего воздействия, в свою очередь, появляется тогда, когда между людьми нет внутреннего согласия. Так мы подходим к третьему, самому важному определению насилия: "Насиловать значит делать то, чего не хочет тот, над которым совершается насилие» (28, 190-191). В таком понимании насилие совпадает со злом и оно прямо противоположно любви. Любить - значит делать так, как хочет другой, подчинять свою волю воле другого. Насиловать - значить делать так, как я хочу, подчинять чужую волю моей. Центральный статус заповеди не-насилия, не-противления связан с тем, что она очерчивает границу царства зла, тьмы, как бы запечатывает дверь в это царство. В этом смысле заповедь непротивления является негативной формулой закона любви. "Не противься злому - значит не противься злому никогда, т. е. никогда не делай насилия, т. е. такого поступка, который всегда противоположен любви» (23, 313). Непротивление - больше чем отказ от закона насилия. Оно имеет также позитивный нравственный смысл. "Признание жизни каждого человека священной есть первое и единственное основание всякой нравственности» (28, 246). Непротивление злу как раз и означает признание изначальной, безусловной святости человеческой жизни. Жизнь человека священна не бренным телом, а бессмертной душой. Отказ от насилия переводит конфликт в ту единственную сферу, сферу духа, где он только и может получить конструктивное решение - быть преодолен во взаимном согласии. Непротивление переносит конфликт не просто в сферу духа, а более узко - в глубь души самого непротивленца. Основное произведение Толстого, в котором излагается его концепция ненасилия, совсем не случайно называется "Царство божие внутри вас". Через непротивление человек признает, что вопросы жизни и смерти находятся за пределами его компетенции, что это дело хозяина, а не работника. Он одновременно вообще отказывается от того, чтобы быть судьей по отношению к другому. Человеку не дано судить человека. И не только потому, что он всегда несовершенен. Он просто лишен такой способности, точно так же, например, как он лишен способности летать. В тех же случаях, когда мы как будто бы судим других людей, называя одних добрыми, других злыми, то мы или обманываем себя и окружающих, или в лучшем случае обнаруживаем свою нравственную незрелость, уподобляясь маленьким детям, которые, размахивая руками, бегают по комнате, полагая, что они летают по воздуху. Душа самозаконодательна. Это значит, что человек властен только над собой. "Все, что не твоя душа, все это не твое дело» (23, 303), - говорит Толстой. Этика непротивления - это, по сути, и есть требование, согласно которому каждый человек обязан думать о спасении собственной души. Называя кого-то преступником и подвергая его насилию, мы отнимаем у него это человеческое право; мы как бы говорим ему: "ты не в состоянии думать о своей душе, это мы позаботимся о ней". Тем самым мы обманываем и его и себя. Можно властвовать над чужим телом, но нельзя властвовать и не нужно властвовать над чужой душой. Отказываясь сопротивляться злу насилием, человек признает эту истину; он отказывается судить другого, ибо не считает себя лучше его. Не других людей надо исправлять, а самого себя. Непротивление переводит человеческую активность в план внутреннего нравственного самосовершенствования. Человек играет свою собственную роль только тогда, когда он борется со злом в самом себе. Ставя перед собой задачу бороться со злом в других, он вступает в такую область, которая ему не подконтрольна. Насилие очень часто анонимно: палачи работают в масках. Люди, совершающие насилие, как правило, скрывают это. Скрывают и от других и от самих себя. В особенности это касается государственного насилия, которое так организовано, что "люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них....Одни потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили» (28, 250-251). И никто не виноват. Размытость вины в подобных случаях - не просто результат намеренного стремления спрятать концы. Она отражает само существо дела: насилие объективно является областью не-свободного и без-ответ-ственного поведения. Люди через сложную систему внешних обязательств оказываются соучастниками преступлений, которые бы ни один из них не совершил, если бы эти преступления зависели только от его индивидуальной воли, "Ни один генерал или солдат без дисциплины, присяги и войны не убьет не только сотни турок или немцев и не разорит их деревень, но не решится ранить ни одного человека. Все это делается только благодаря той сложной машине государственной и общественной, задача которой состоит в том, чтобы разбивать ответственность совершаемых злодейств так, чтобы никто не чувствовал противоестественности этих поступков» (23, 332). Непротивление от насилия отличается тем, что оно является областью индивидуально ответственного поведения. Это - сугубо авторское произведение. Как ни трудна борьба со злом в самом себе, она зависит только от самого человека. Нет таких сил, которые могли бы помешать тому, кто решился на непротивление. Непротивление злу, переходящее во внутреннее самосовершенствование или, говоря по-другому, внутреннее самосовершенствование, реализующееся в непротивлении злу, - пробный камень свободы современного человека. Всякое убийство, каким бы запутанным и прикрытым ни был его причинный ряд, имеет последнее звено - кто-то должен выстрелить, нажать кнопку и т. д. Для смертной казни нужны не только соответствующие законы, судьи и т. д., но нужен еще и палач. Самый надежный, гарантированный путь устранения насилия из практики межчеловеческих отношений состоит, по мнению Толстого, в том, чтобы начать с этого последнего звена. Если не будет палача, то не будет и смертной казни. Пусть будут конституции, судьи, приговоры и все прочее, но если никто не захочет стать палачом, то некому будет исполнить смертный приговор, каким бы законным он ни был. Рассуждение это является неопровержимым. Толстой, конечно, знал, что охотники на роль палача всегда находятся. Он описал случаи, когда шла конкуренция за это по-своему выгодное место. Но он сверх того знал еще другое: никто не может человеку запретить стать палачом, кроме него самого. Идея непротивления гарантирована только тогда, когда человек рассматривает его как предметное воплощение своего нравственного, человеческого достоинства, когда он говорит себе: "Я не стану палачом. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Я скорее умру сам, чем убью другого ". Отождествление нравственной суверенности личности с непротивлением воспринимается обыденным сознанием как такая позиция, которая противоречит человеческому стремлению к счастью. Толстой подробно рассматривает расхожие аргументы против непротивления. Три из них являются наиболее распространенными. Первый аргумент состоит в том, что учение Христа является прекрасным, но его трудно исполнять. Возражая на него, Толстой спрашивает: а разве захватывать собственность и защищать ее легко? А пахать землю или растить детей не сопряжено с трудностями? На самом деле речь идет не о трудности исполнения, а о ложной вере, согласно которой выправление человеческой жизни зависит не от самих людей, их разума и совести, а от Христа на облаках с трубным гласом или исторического закона. "Человеческой природе свойственно делать то, что лучше» (23, 372). Нет объективного предопределения человеческого бытия, а есть люди, которые принимают решения. Поэтому утверждать об учении, которое относится к человеческому выбору, касается решимости духа, а не физических возможностей, утверждать про такое учение, что оно хорошо для людей, но невыполнимо, - значит противоречить самому себе. Второй аргумент состоит в том, что "нельзя идти одному человеку против всего мира» (23, 385). Что, если, например, я один буду таким кротким, как требует учение, буду подставлять щеку, отказываться присягать и т. д., а все остальные будут продолжать жить по прежним законам, то я буду осмеян, избит, расстрелян, напрасно погублю свою жизнь. Учение Христа есть путь спасения, путь блаженной жизни для того, кто следует ему. Поэтому тот, кто говорит, что он рад бы последовать этому учению, да ему жалко погубить свою жизнь, по меньшей мере не понимает, о чем идет речь. Это подобно тому, как если бы тонущий человек, которому бросили веревку для спасения, стал бы возражать, что он охотно воспользовался бы веревкой, да боится, что другие не сделают того же самого. Третий аргумент является продолжением предыдущих двух и ставит под сомнение осуществление учения Христа из-за того, что это сопряжено с большими страданиями. Вообще жизнь человеческая не может быть без страданий. Весь вопрос в том, когда этих страданий больше, тогда ли, когда человек живет во имя бога, или тогда, когда ом живет во имя мира. Ответ Толстого однозначен: тогда, когда он живет во имя мира. Рассмотренная с точки зрения бедности и богатства, болезни и здоровья, неизбежности смерти жизнь христианина не лучше жизни язычника, но она по сравнению с последней имеет то преимущество, что не поглощается полностью пустым занятием мнимого обеспечения жизни, погоней за миражами власти, богатства, здоровья. В жизни сторонников учения Христа меньше страданий уже хотя бы по той причине, что они свободны от страданий, связанных с завистью, разочарованиями от неудач в борьбе, соперничеством. Опыт, говорит Толстой, также подтверждает, что люди главным образом страдают не из-за, их христианского всепрощения, а из-за их мирского эгоизма. "В своей исключительно в мирском смысле счастливой жизни, - пишет он, - я наберу страданий, понесенных мною во имя учения мира столько, что их достало бы на хорошего мученичества во имя Христа» (23, 416). Учение Христа не только более нравственно, но оно и более благоразумно. Оно предостерегает людей от того, чтобы они не делали глупостей. Таким образом, обыденные аргументы против этики непротивления являются не более чем предрассудками. С их помощью люди стремятся обмануть самих себя, найти прикрытие и оправдание своему безнравственному и гибельному образу жизни, уйти от личной ответственности за то, как они живут. Нацеленность на спасение собственной души может казаться на первый взгляд формой рафинированного эгоизма. В действительности это не так. Ведь сущностью души является любовь. И путь непротивления есть путь человека к себе не в смысле изоляции от других людей, равнодушия к ним. Это - путь к тому божественному, что есть в душе, а следовательно, такой путь к себе, который соединяет человека с другими людьми, такими же сынами человеческими, как и он сам. Толстой бьется над вопросом: "Каким образом разрешить столкновения людей, когда одни люди считают злом то, что другие считают добром, и наоборот?" (28, 38). Обычный ответ, который практикуется уже тысячелетиями, состоит в том, что добрые должны властвовать над злыми. Но откуда мы знаем, что это добрые властвуют, а не злые? Ведь по условиям задачи у нас нет бесспорного, общего критерия зла. Добрые, именно потому, что они добрые, не могут властвовать. Каин убил Авеля. И по-другому никак не могло случиться, "Могут быть злые и среди тех, которые подчиняются власти, но не может быть того, чтобы более добрые властвовали над более злыми» (28, 191). В такой ситуации существует только одно решение - человек должен обратиться к собственной душе, это значит, что он не должен противиться насилием тому, что он считает злом.

Непротивление есть закон

Заповедь непротивления соединяет учение Христа в целое только в том случае; если понимать ее не как изречение, а как закон - правило, не знающее исключений и обязательное для исполнения. Допустить исключения из закона любви - значит признать, что могут быть случаи нравственно оправданного применения насилия. А это невозможно. Если допустить, что кто-то или в каких-то обстоятельствах может насилием противиться тому, что он считает злом, то точно так же это может сделать и любой другой. Ведь нее своеобразие ситуации, из которой вытекает идея непротивления, как раз и состоит в том, что люди не могут прийти к согласию по вопросу о добре и зле. Если мы допускаем хоть один случай "оправданного» убийства, то мы открываем их бесконечную череду. Современник Толстого известный естествоиспытатель Эрнст Геккель, последователь Чарлза Дарвина, пытался, апеллируя к естественным законам борьбы за существование, обосновать справедливость и благотворность смертной казни, как он выражался, "неисправимых преступников и негодяев ". Возражая ему, Толстой спрашивал: "Если убивать дурных полезно, то кто решит: кто вредный. Я, например, считаю, что хуже и вреднее г-на Геккеля я не знаю никого. Неужели мне и людям одних со мною убеждений приговорить г-на Геккеля к повешению?" (37, 74). Этот аргумент против насилия, который впервые был выставлен в евангельском рассказе о женщине, подлежащей избиению, является, по существу, неотразимым: где тот безгрешный, кто может безошибочно судить о добре и зле и сказать нам, когда и в кого можно бросать камни?! Толстой считал также несостоятельной утилитаристскую аргументацию в пользу насилия, согласно которой насилие оправдано в тех случаях, когда оно пресекает большее насилие. Когда мы убиваем человека, который занес нож над своей жертвой, мы никогда не можем с полной достоверностью знать, привел ли бы он свое намерение в действие или нет, не изменилось ли бы что-нибудь в последний миг в его сознании (см. 37, 206). Когда мы казним преступника, то мы опять-таки не можем быть стопроцентно уверены, что преступник не изменится, не раскается и что наша казнь не окажется бесполезной жестокостью (см. 28, 29). Но и допустив, что речь идет о преступнике закоренелом, который бы никогда не изменился, казнь не может быть прагматически оправдана, ибо казни так воздействуют на окружающих, в первую очередь близких казнимому людей, что порождают врагов вдвое больше и вдвое злее, чем те, кто были убиты и зарыты в землю (37, 214). Насилие имеет тенденцию воспроизводиться в расширяющихся масштабах. Поэтому самая идея ограниченного насилия и ограничения насилия насилием является ложной. Именно эта-то идея и была отменена законом непротивления. Иисус сказал людям: "вы думаете, что ваши законы насилия исправляют зло; они только увеличивают его. Вы тысячи лет пытались уничтожить зло злом и не уничтожили его, а увеличили его. Делайте то, что я говорю и делаю, и узнаете, правда ли это» (23, 329). Эмпирически насилие легко совершить, и, к сожалению, оно постоянно совершается. Но его нельзя оправдать. Его нельзя обосновать разумом как человеческий акт, как христианский акт. Толстой ведет речь о том, может ли существовать право на насилие, на убийство. Его заключение категорично - такого права не существует. Если мы принимаем общечеловеческую мораль, христианские ценности, если мы говорим, что люди равны перед богом, равны в своем нравственном достоинстве, то нельзя обосновать насилие человека над человеком, не попирая законы разума и логики. Каннибал в рамках своего каннибальского сознания мог обосновать насилие. Ветхозаветный человек в рамках своего сознания, проводящего различие между людьми своего народа и других народов, тоже мог обосновать насилие. Но современный человек, руководствующийся идеями человеколюбия, не может этого сделать. Поэтому-то Толстой считал смертную казнь формой убийства, которая намного хуже, чем просто убийство из-за страсти или по другим личным поводам. Оно хуже своей холодной систематичностью и претензией на оправданность, законность. Вполне можно понять, что человек в минутной злобе или раздражении совершает убийство, чтобы защитить себя или близкого человека, можно понять, что он, поддавшись коллективному внушению, участвует в совокупном убийстве на войне. Но нельзя понять, как люди могут совершать убийство спокойно, обдуманно, в полном обладании человеческих качеств, как они могут считать убийство необходимым. Это было выше толстовского разумения. "Смертная казнь, - пишет Толстой в "Воспоминаниях о суде над солдатом", - как была, так и осталась для меня одним из тех людских поступков, сведения о совершении которых в действительности не разрушают во мне сознания невозможности их совершения» (37, 69). Л. Н. Толстой говорит, по сути дела, очень простую вещь: насилие несовместимо с моралью и разумом, и тот, кто желает жить по морали и разуму, тот никогда не должен совершать его.

Американец Джордж Кеннан рассказывает о своей беседе с Л. Н. Толстым, в ходе которой он поставил перед ним прямой вопрос, стал ли бы он, великий писатель граф Л. Н. Толстой, убивать грабителя, готового убить невинную жертву, если нет никакой другой возможности спасти жизнь этого последнего. Толстой на это ответил: "Если бы я увидел в лесу медведя, который собирается задрать крестьянина, я бы размозжил ему голову топором, но я бы не убил человека, готового сделать то же самое" 1 . В данном случае Толстой на конкретном эпизоде лишь повторил истину, которая в обществе является таким же непреложным законом, как в природе - закон тяготения; "не противься злому - значит не противься злому никогда» (23, 3 1 3).

1 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1978, Т. 1.С. 369.

Почему люди держатся за старое?

"Стоит людям поверить учению Христа и исполнять его, и мир будет на земле» (23, 370). Но люди в массе своей не верят и не исполняют учение Христа. Почему? По мнению Л. Н. Толстого, есть по крайней мере две основные причины, которые закрывают от людей истину Иисуса Христа, Это, во-первых, инерция предшествующего жизнепонимания и, во-вторых, искажение христианского учения. До того как Иисус Христос сформулировал заповедь непротивления, в обществе господствовало убеждение, что зло можно истребить злом. Оно воплотилось в соответствующий строй человеческой жизни, вошло в быт, привычку, стало основой социального неравенства. "Основы всех преимуществ богатых над бедными все произошли не от чего другого, как от розог, тюрем, каторг, убийств» (28, 228) - таков суровый приговор Толстого. На насилии замешена также превалирующая мотивация общественного поведения, суть которой состоит в стремлении выделиться, заслужить похвалу людей, доказать, что ты лучше других. Однако самым главным средоточием насилия является государство с его армиями, всеобщей воинской повинностью, присягами, податями, судами, тюрьмами и т. д. Словом, вся цивилизация основана на законе насилия, хотя, разумеется, и не сводится к нему.

226.В духовных своих основаниях она остается дохристианской. Толстого часто упрекают в абстрактном морализме. Утверждается, что он из-за сугубо моральных соображений отрицал всякое насилие и рассматривал как насилие всякое физическое принуждение и что по этой причине он закрыл себе путь к пониманию всей сложности и глубины жизненных отношений. В таком духе критиковал Л. Н. Толстого известный философ русского зарубежья XX века И. А. Ильин в книге с характерным названием "О сопротивлении злу силою". Полностью согласиться с такой критикой нельзя. В ходе анализа насилия Толстой не ограничивался позицией безоговорочного морального осуждения. Он был историчен, например, в том, что допускал оправданность государственного насилия для определенного времени («может быть, что для прежнего состояния людей было нужно государственное насилие, может быть, оно нужно еще и теперь» - 37, 199). Далее, Толстой вполне конкретен, когда проводит различие между насилием революционеров и насилием властей. В знаменитой статье "Не могу молчать» он говорит, что злодейства революционеров более понятны и объяснимы, чем ответные злодейства властей, так как первые сопряжены с большим личным риском, совершаются молодыми людьми, не столь хладнокровно-жестоки, не прикрыты лжерелигиозными мотивами (37, 92). Однако, считает Толстой, все эти исторические и социальные различия теряют какое-либо значение в перспективе христианского идеала. С появлением заповеди непротивления в корне меняется духовный статус насилия, оно лишается этического оправдания. "Насилие держится теперь уже не тем, что оно считается нужным, а только тем, что оно давно существует и так организовано людьми, которым оно выгодно, т. е. правительствами и правящими классами, что людям, которые находятся под их властью, нельзя вырваться из-под нее» (28, 1 52). Более того, в самом непротивлении, как уже отмечалось, Толстой видит одну из ступеней на бесконечном пути к совершенству. И он вполне допускает, что со временем эта высокая истина станет тривиальной привычкой и люди будут стыдиться участия в насилии так же, как они сейчас стыдятся мошенничества или трусости. Если и можно назвать такую позицию моралистической, то это такая моралистика, которая сама является исторической задачей.

Многотысячелетняя традиция насилия смогла интегрировать учение Иисуса Христа, предварительно извратив его сущность. Л. Н. Толстой считает, что истина Христа, которую мы находим в Евангелиях, была в последующем искажена наследовавшими ему церквами. Искажения коснулись трех основных пунктов. Во-первых, каждая церковь объявила, что только она правильно понимает и исполняет учение Христа. Такое утверждение противоречит духу учения, которое нацеливает на движение к совершенству и но отношению к которому ни один из последователей, ни отдельный человек, ни собрание людей, не могут утверждать, что они его окончательно поняли. Во-вторых, они свели учение к символу веры и поставили спасение в зависимость от определенных обрядов, таинств и молитв, возвели себя в статус посредников между людьми и богом. Тем самым они ревизовали христианство в том решающем пункте, что установление царства бога на земле зависит и от человека, от его добрых дел. Как пишет Толстой, "нагорная проповедь или символ веры: нельзя верить тому и другому» (28, 60). В-третьих, церкви извратили смысл самой важной четвертой заповеди о непротивлении злу, поставили ее под сомнение, что было равносильно отмене закона любви. Сфера действия принципа любви была сужена до личной жизни, домашнего обихода, "для общественной же жизни признавалось необходимым для блага большинства людей употребление против злых людей всякого рода насилия, тюрем, казней, войн, поступков, прямо противоположных самому слабому чувству любви» (37, 263). Общий смысл всех церковных перетолкований учения Христа состоял в том, чтобы перевести его из сферы нравственных обязанностей, поступков в сферу внутренних надежд и мечтаний. «Вместо того чтобы руководить миром, в его жизни, церковь в угоду миру перетолковала метафизическое учение Христа так, что из него не вытекало никаких требований для жизни, так что оно не мешало людям жить так, как они жили... Мир делал все, что хотел, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир учреждал свою, во всем противную учению Христа жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то и состоит учение Христа» (23, 439). В результате сложилось положение, когда люди на словах исповедуют то, что они на деле отрицают и когда они ненавидят порядок вещей, который сами поддерживают. Насилие получило продолжение в обмане. «Ложь поддерживает жестокость жизни, жестокость жизни требует все больше и больше лжи, и, как ком снега, неудержимо растет и то, и другое» (37, 1 60). Где же выход из такой противоестественной ситуации? На этот вопрос Толстой отвечает словами Христа из Евангелия от Матфея (Мф. 24:3-28), согласно которым конец языческого мира наступит тогда, когда бедствия людей возрастут до последней степени и одновременно по всей вселенной будет проповедована благая весть нового, не насильственного устройства мира. Мир, по мнению Толстого, как раз вступает в такую стадию. С одной стороны, все увеличивается и увеличивается бедственность положения людей, неимоверных масштабов достигает насилие, наглядно убеждая людей в тупиковости, несомненной гибельности этого пути. Толстой даже высказывает мысль, которая в устах ограниченного моралиста была бы совершенно невозможной: само участие людей в насилии отвращает их от него. "Насилие выбирает и привлекает к себе худшие элементы общества, перерабатывает их и, улучшая и смягчая, возвращает их назад обществу» (28, 196). С другой стороны, восемнадцать веков христианства не прошли для людей даром, они восприняли его, хотя и внешним образом. Более того, принятие христианства в искаженном виде было условием, чтобы оно проникло в сознание широких масс людей и было воспринято уже впоследствии в его истинном содержании. Так, посеянное зерно, прежде чем взойти, какое-то время должно быть прикрыто землей. Все это - общие условия перехода к новым основам жизни, но не определение конкретного времени, дня и часа такого перехода. Назвать точное время наступления новой жизни, царства божьего в христианской терминологии, нельзя в принципе, ибо его наступление зависит от самих людей. Это - не вопрос провидения, а вопрос выбора. Царствие божие находится внутри, и каждый человек должен открыть его в себе, построить свое царство божие, и только так может сложиться общее царство. "Единение достигается только тогда, когда люди, не думая об единении, каждый думает только об исполнении закона жизни» (37, 211).

Идею непротивления, внутреннего нравственного самосовершенствования личности нельзя понимать так, будто Толстой был против совместных действий, общественно значимых акций, вообще против прямых нравственных обязанностей человека но отношению к другим людям. Совсем наоборот. Непротивление, но мнению Толстого, есть приложение учения Христа к общественной жизни (см. 28, 149), конкретный путь, преобразующий отношения вражды между людьми в отношения сотрудничества между ними. Уже само неучастие в насилии есть борьба против него. Насилие, и прежде всего государственное организованное насилие, в значительной мере держится на поддержке тех, против кого оно применяется. Правительства всегда стремятся расширить базу своего насилия, "привлечь наибольшее количество граждан к наибольшему участию во всех совершаемых ими и необходимых для них преступлениях» (28, 250). Люди виноваты в насилиях правительств прямым участием в них (через воинскую повинность, суды присяжных и т. д.), пассивным повиновением. Они виновны в насилии и тогда, когда они пытаются противостоять ему тем же средством (в форме террора, вооруженных восстаний и т. д.), ибо в данном случае они, во-первых, признают насилие в качестве законного, нормального пути достижения человеческих целей. А в o-вторых, умножают его объем и интенсивность. Когда насилие не получает адекватного ответа, оно, как правило, гаснет, уменьшается; когда оно наталкивается на противонасилие, оно наращивает массу и становится изощреннее. Поэтому даже сугубо негативная, внешне пассивная позиция неучастия в насилии уменьшает его мощь и степень легитимности. В формуле «непротивление злу насилием» неверно делать ударение на слове «непротивление». Мы поймем мысль Толстого лучше, если сделаем акцент на слове «насилием». Противиться злу можно и нужно, только не насилием, а другими ненасильственными - методами. Более того, мы только тогда по настоящему и противимся насилию, когда мы отказываемся отвечать тем же. «Защитники общественного жизнепонимания объективно стараются смешать понятие власти, т. с. насилие, с понятием духовного влияния, но смешение это совершенно невозможно» (28, 131). Толстой сам не разрабатывал тактику коллективного ненасильственного сопротивления, но его учение допускает такую тактику. Он понимает непротивление как позитивную силу любви и правды, кроме того, он прямо называет такие формы сопротивления, как убеждение, спор, протест, которые призваны отделить человека, совершающего зло, от самого зла, апеллируют к его совести, духовному началу в нем, которые отменяют предшествующее зло в том смысле, что оно перестает быть препятствием для последующего сотрудничества. Толстой называл свой метод революционным. Он даже более революционен, чем обычные революции. Обычные революции производят переворот во внешнем положении людей, в том, что касается власти и собственности. Толстовская революция нацелена на коренное изменение духовных основ жизни, превращение врагов в друзей.

Подготовил к публикации:
Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»

marsexxх narod.ru

В Таро существуют две школы – французская и английская. Эти две школы можно назвать родоначальниками более поздних школ. За несколько лет, на их базе появляются три школы: Папюса, Кроули и Уайта, а в середине XX века Томберг возрождает четвертую школу – Марсельское Таро. Все исследователи опираются именно на материалы этих четырех школ, хотя есть еще несколько школ Таро, но они созданы для более узкого круга любителей. В этой статье я хочу сравнить именно классические школы и их традиционные колоды: Таро Папюса (школа Папюса), Таро Тота (школа Алистера Кроули), Таро Райдера-Уайта (школа Уайта) и Марсельское Таро.

Немного об этих колодах

Для начала расскажу немного о каждой колоде.

Таро Папюса – одна из самых знаменитых колод. Философская концепция колоды разработана Папюсом, известным оккультистом-каббалистом.
Таро Тота – разновидность карт Таро, созданная Алистером Кроули и художницей и египтологом, Фридой Харрис. Эту колоду вполне можно назвать учебником по Таро, так как, тщательно изучив ее, любой человек сможет без проблем понять практически все другие колоды. Новичку может быть, немного трудно работать с данной колодой, однако, в таком случае можно опираться на вспомогательную литературу, к примеру, вполне подойдет «Книга Тота» Алистера Кроули. Еще недавно данную книгу было трудно найти, но вот недавно издательство «Ганга» снова выпустило этот замечательнейший и фундаментальный труд Алистера Кроули. Отмечу, что вполне хорошей заменой этой книги может послужить книга Олега Телемского «Прыжок в бездну вершин. Азбука символа. Современный взгляд на Таро Алистера Кроули».
Таро Райдера-Уайта – Одна из самых популярных колод. Разработана Артуром Эдвардом Уайтом, знаменитым исследователем масонства, каббалы и мистических учений, видным членом Ордена «Золотой Зари». Под его руководством художница Памела Колиман-Смит нарисовала уникальную колоду карт, первым издателем которой был Уильям Райдер. Данная колода имела огромное влияние на последующих создателей Таро, которые зачастую просто создавали «клоны» одной и той же колоды (Золоченое Таро, Универсальное Таро и т.д.).
Марсельское Таро – собирательное название особого вида карт Таро. Сама колода происходит, скорее всего, из Италии, так как в ней фигурируют итальянские знаки мастей, а не из Франции, как возможно многие подумали, судя по названию. Во Франции эти карты производились лишь с XVII века, причем, не только в Марселе. Данная колода является самой старой из колод, которая имеет традиционный для нас строй.

Думаю, после такого ознакомления (хоть и достаточно поверхностного) мы можем перейти к сравнению карт и систем данных колод.
Для начала предлагаю сравнить Первый Старший Аркан Таро в этих колодах – Мага.

В колоде Райдера-Уайта Маг стоит перед столом с четырьмя предметами, как и у Папюса. Одно лишь различие в том, что у Мага два Жезла – один на столе, другой он держит в правой руке. Над головой – знак бесконечности.

В Марсельском Таро у Мага на столе множество предметов: на голове надета широкополая шляпа, поля которой похожи на знак бесконечности.

Как мы убедились, все колоды в данном случае повторяются, единственное отличие лишь в системе Кроули – его Маг не статичен, он находится в движении. Вообще у Кроули на самом деле очень много различий с традиционной системой, ведь колода гораздо новее трех остальных, она больше всех соответствует Новому Эону (Эре), о которой Кроули писал во многих своих трудах.

Папюс: Так же, как и французская школа, считал, что Маг – первая карта Старших Арканов и именно этой карте, по их мнению, соответствовала первая буква древнееврейского алфавита – Алеф (‘alep). Соответственно, последующим картам соответствовали последующие буквы (Папессе – вторая буква, Бет; Императрице – третья буква, Гимел и т.д.). Но нулевому Аркану – Шут (который по всем законам логики должен быть первым) – соответствовала 21 буква – Шин.
Кроули: Кроули придерживался английской школы Мазерса, начиная отсчет с нулевого Аркана – Шут. Последующие карты соответствовали последующим буквам (Маг – Бет, Верховная Жрица – Гимел и т.д.).
Уайт: Артур Уайт следовал тому же рассуждению, что и Кроули. Но! Есть серьезное отличие в том, что Уайт поменял местами Старшие Арканы Правосудия и Силы (8 и 11 Арканы), а буквы каббалы, естественно, остались под теми же номерами. То есть если у Кроули Силе (11 Аркану) соответствовала буква Ламед, то у Уайта Сила находится под 8-м номером, и ей соответствует буква Тет. Неизвестно, почему он решил произвести такую замену. Сам же он что-то про это лепетал, но серьезных доводов так и не было.
Марсельское Таро: Эта система единственная, в которой отсутствуют соответствия между каббалой и Старшими Арканами.

Сдвижение букв каббалы значительно повлияло на значения карт, а из-за этого разница между системами стала еще более заметной.

Ну и под конец, рассмотрим с вами философский подход к дивинации у этих систем, который также показывает, насколько явными отличиями владеют они.

Папюс: придерживался египетской версии происхождения карт. Согласно его мнению, в Египет карты Таро попали из Атлантиды. При гадании таролог использует канал подключения к Высшему Разуму через эгрегор Исиды, которую Папюс считал Богиней Истины и Таро. Отсутствуют всяческие условия, такие как, ограничение в количестве вопросов, специальное вытягивание карт левой рукой и т.д.
Кроули: считал, что Таро расшифровывает сигналы нашего подсознания. Для облегчения работы с подсознанием, Кроули советовал вытаскивать карты левой рукой, находясь в медитативном состоянии. По Кроулианской системе не рекомендуется частое гадание на Таро, т.е. разрешается гадать только на действительно важные вопросы.
Уайт: воспринимал Таро, как систему во многом похожую на астрологические прогнозы. Подходил к изучению Таро больше, как ученый и психолог, так что в его системе не наблюдается специфической атрибутики и условностей.
Марсельское Таро: В данной системе есть два направления. В первом, Таро воспринимается, как исключительно инструмент для дивинации. Во втором направлении, которое было разработано Валентином Томбергом, Таро является ключом к Герметическим традициям. В его описании системы карты должны использоваться для медитации и магии, а не для гаданий.

Думаю, еще тщательнее изучив данные системы, мы найдем еще много отличий, но данная статья уже поможет вам выбрать ту колоду, системы которой вы придерживаетесь. Несмотря на все, по моему личному убеждению, нельзя четко следовать определенной системе, с ней полезно лишь ознакомиться и на ее основе создать собственный подход к Таро.

Предсказательное Таро — колода работы великого французского эзотерика Жерара Анкосса, сочетающая простой графический стиль и удивительную смысловую глубину. За свою более чем вековую историю она выдержала несколько десятков переизданий и до сих пор пользуется огромной популярностью.

Немного о создателе колоды

Жерар Анкосс (Папюс) являлся автором более двадцати книг и множества статей оккультной тематики. Самыми известными его работами признаны «Цыганское Таро», первое издание которого вышло в 1889 году, и не менее занимательный труд «Предсказательное Таро», предложенный вниманию публики двумя десятилетиями позже. Анкосс считается одним из самых видных представителей так называемой «французской» школы тарологии и авторитетом в области оккультизма. Очень рано (в возрасте семнадцати лет) приняв посвящение в одну из масонских лож, мсье Жерар активно занимался изучением магии, мантики, каббалы.

В 1887 году Анкосс становится соучредителем ордена Мартинистов, общества, члены которого посвятили себя изучению тайн мироздания. Интересно, что в отличие от множества подобных организаций, орден сумел выжить и продолжает свою миссию в век космических полетов и интернета. Тогда же Жерар открывает для себя учение Блаватской, но его общение с последователями махатм непродолжительно: молодому человеку не нравилась чрезмерная увлеченность восточными учениями.

Годом позже Анкосс участвует в создании ордена Розы и Креста, еще одной организации-долгожительницы. Несмотря на бурную общественную жизнь, Жерар успевает заниматься образованием: защитив шесть лет спустя диссертацию, становится доктором медицины. Уже в зрелом возрасте он принимает литературный псевдоним «Папюс». Медик-оккультист отличался выдающимся чувством юмора и умел смеяться над собой: человек более серьезного склада не выбрал бы в качестве псевдонима имя забавного персонажа из классической комедии.

Легенды и история

Во время написания «Предсказательного Таро» большая часть Европы (Франция — в особенности) переживала увлечение египетскими древностями. Среди тогдашних оккультистов бытовала легенда о том, что все свои экстраординарные знания жители царства фараонов получили от переселенцев из гибнущей Атлантиды. Ушлые беженцы научили предков египтян письму, счету, строительству, медицине, но главным их подарком стали Арканы Таро, изображающие все процессы, происходящие во вселенной. Благодарные туземцы сперва высекли их на огромных каменных плитах, затем скопировали на металлические пластины размером поскромнее, а там и до папируса было недалеко. В мрачный период заката египетско-эллинской культуры группа жрецов превратила набор сакральных символов в азартную забаву. Так карты Таро стали еще одной (далеко не первой и точно не последней) игрой, претендующей на роль вместилища древних тайн.

Скорее всего, Папюс разделял точку зрения большинства. В своей второй книге «Предсказательное Таро» доктор предложил публике полную, восстановленную лично им, систему египетского предсказания судьбы. На восстановление древних тайн у него ушло более двадцати лет. Кроме учения жрецов, в книге имелись страницы с черно-белыми рисунками карт работы Габриэля Гулина. Арканы следовало аккуратно вырезать и наклеить на плотный картон. Считалось, что подобные манипуляции увеличивают «сродство» колоды с гадателем, который теперь мог считаться одним из творцов своего набора. Новая колода доктора была выполнена (несложно догадаться) в стиле земли пирамид. Люди в странных одеждах, сфинксы, крокодилы, львы… экзотика. Публика была в восторге.

В 1982 году Таро было переиздано в США. Художник проделал нешуточную работу: устаревшие рисунки следовало перерисовать в более современном стиле, улучшить, раскрасить, словом, угодить избалованному американскому потребителю. Вдохнуть новую жизнь в творение мсье Жерара согласился соотечественник Папюса, Стефан Оливье. Француз оказался мастером своего дела, и раритет засиял новыми красками.

В начале 90-х республики бывшего Союза накрыл вал оккультной литературы. Не обошлось без первых книг по Таро, немного погодя возник спрос и на сами карты. Одно из ныне позабытых издательств заказало художнику, имя которого затерялось во мраке истории, копию колоды Папюса. Исполнитель оказался творческим человеком: карты копировать не стал, нарисовав почти что оригинальную колоду, впоследствии известную как первое Русское Таро. О авторском праве в странах победившего дикого капитализма еще не знали и знать не хотели, потому и стал новый набор пираткой чистой воды. Сейчас можно отыскать как исходную монохромную, так и более современную цветную версии Предсказательного Таро.

Описание

Каждому из Старших Арканов в системе Папюса соответствует планета, знак зодиака, стихия, число и литеры сразу нескольких алфавитов. Парад Козырей открывает Маг, непоседливый Шут нашел свое место между Судом и Миром, в колоде он двадцать первый. Правосудие оказалось на восьмом месте, Сила — на одиннадцатом. Жерар Анкосс особое значение придавал второму Аркану: Папессе (Жрице). Считалось, что под видом величавой женщины в высоком головном убор и лицом, закрытым вуалью, подразумевается Изида Урания, богиня мудрости и оккультных знаний, покровительница тайных обществ. Она сидит на троне между двух колон — символов масонства, в руках женщины — книга мудрости.

Имя «Изида» красной нитью проходило через жизнь Папюса. Он был близко знаком с Еленой Блаватской, труд всей ее жизни «Разоблаченная Изида» оставил в душе Жерара неизгладимое впечатление. Один из своих журналов Папюс назвал «Вуаль Изиды», на титульном листе другого, под названием «Misteria», была изображена богиня мудрости. Позже, уже в России, ученики Папюса, издают новый журнал «Изида», в котором публикуют переведенные труды наставника и работы других ведущих эзотериков. Современные оккультисты считают египетскую богиню покровительницей (кроме всего прочего) колод, созданных Анкоссом, дарующей последователям высокую точность предсказаний. В колоде 16 придворных карт, в каждой масти:

• король;
• королева;
• рыцарь;

Недостаток — отсутствие иллюстраций номерных карт (их в наличие 40). Для опытных гадателей это не проблема, но начинающим придется потрудиться, запоминая значения. Папюс проделал большую работу, систематизируя, упорядочивая, упрощая, делая более доступным для тогдашнего обывателя учение своего предшественника Эттейлы, но язык, которым было написано «Предсказательное Таро» может показаться тяжеловат современному читателю. В таком случае изучение системы следует начать с книг последователей мсье Жерара, написанных уже в нашем столетии.

Знакомство с колодой и ее проработка

Дитя неспешного XIX века, Папюс считал, что с оракулом следует обращаться уважительно.

1. Колоду надлежало хранить в специально приобретенной шкатулке, предварительно обернув чистой тканью (вышивка в виде букв еврейского алфавита или египетских иероглифов приветствовалась).
2. Стол перед сеансом должен быть накрыт скатертью зеленого цвета.
3. К гаданию приступать только в состоянии душевной чистоты и полного спокойствия.
4. Карты тасовать три раза (не больше и не меньше!).
5. Снимать левой рукой.

Время вносит свои коррективы. Старые традиции иногда соблюдаются, но чаще колода пылится на тумбочке, а прорицать будущее начинают «по порыву души». Несмотря на такое неуважение, Таро работает. В своей книге Папюс описал более десятка способов гаданий при помощи как Арканов, так и обычных игральных карт. Мэтр рекомендует сначала найти в колоде карту, символизирующую вопрошающего, окружить ее Старшими Арканами, означающими главные события в его судьбе, затем выложить внешний круг Младших. Согласно старой французской методике, Старшие и Младшие Арканы тасовались отдельно, при анализе проблемы использовалась только одна масть (для торговых дел подходили Денарии, за карьеру отвечали Посохи, «на любовь» раскладывались Кубки, узнать причину всяческих несчастий помогали Мечи).

«Картой вопрошающего» обычно были Император для мужчин, женщину же обозначала Императрица. В картах Папюса при гадании на человека влюбленного, в центре расклада размещался Король Кубков. После приобретения колоды не стоит сразу засыпать ее десятками вопросов: это не лучший способ «подружиться» с ней. Каждый магический инструмент требует уважения к себе, и карты Таро не исключение.

Прежде чем приступить к знакомству с классическим набором карт, рекомендуется ознакомиться с работами ее создателя, трудами его предшественников и современников, словом, проникнуться духом эпохи. Это поможет начинающему тарологу понять логику автора, оценить потенциал колоды, найти подсказки, спрятанные в каждом рисунке.

Систему Папюса никак нельзя назвать простой. Для ее полного понимания гадательных должен иметь хотя бы поверхностные познания в астрологии, нумерологии, каббале, мистическом символизме. Метод интуитивного изучения, столь популярный в наше время, часто дает сбои: любая хорошая колода имеет несколько смысловых слоев; работа со всеми ими без должной теоретической подготовки не представляется возможной. Сама колода довольно универсальна: ее можно использовать как для самопознания, так и для решения повседневных проблем. Это на руку начинающему: он получает возможность практиковаться в простейшем «Ежедневном гадании» задавая оракулу бытовые вопросы и проверяя ответы по истечении дня. Через пару недель стоит перейти к более сложным раскладам. Удачи!

Таро Папюса представляет собой одно из самых популярных исполнений этих карт. Данную колоду создал оккультист, розенкрейцер и масон прошлого времени Венсан Анкосс, или известный всем как Папюс.

Он так же являлся основоположником Ордена Мартинистов и был участником каббалистического Ордена Розы Креста.

Изображение арканов относятся к заслугам Освальда Вирта или Габриеля Гулина.

Совместно с Папюсом осуществляли свою деятельность большое количество оккультистов и тарологов прошлой эпохи, которые неизбежно воздействовали друг на друга.

Руководителем ложи в Санкт-Петербурге являлся теософ, таролог барон Григорий Оттонович Мебес.

Его считали более серьезной личностью среди оккультистов, когда Российское государство было на грани революции.

В то время в России так же выпускалось издание Изида, которое содержало произведения всех оккультистов прошлого времени.

Характер Таро Папюса

Известно, что содержание и внешний вид данных карт Таро разрабатывалось не одним человеком, вместе с Папюсом трудились и другие тарологи и специалисты.

По мнению мартинистов карты Таро появились гораздо раньше, чем Египетское государство.

Древний Египет, по их мнению, был наследником Атлантиды, который сохранил и передал давние познания и учения людского происхождения.

Таким образом, в результате этого появились изменения в названиях . Для примера можно взять одну из карт Таро Папюса, III карта Великого Аркана, именуемая картой Изиды, которая считалась великой богиней прошлых цивилизаций.

Во времена, когда еще не было карт Таро Папюса, в мире имелось две школы данных карт.

Первая школа Элифаса Леви была во Франции, а вторая школа Герметического ордена Золотой Зари Макгрегора Мазерса в Англии. Иногда Таро Папюса причисляют к школе Франции, однако в большинстве случаев ее называют египетской.

• Папюс был приемником Элифаса Леви, которого в современное время называют создателем таких карт.
• Колода карт Папюса дала толчок для формирования школ Таро в Европе и России.
• Таким образом, Таро Папюса была создана врачом. Ранее, в данную систему этот человек прошлых лет внес немало своего, и тем самым улучшил дизайн колоды.

У многих невольно возникает ряд вопросов. Каким образом медик имеет право учить людей пользоваться картами Таро?

Знает ли он смысл в таких картах? Почему все ему должны верить и так далее?

Папюс имел медицинское образование, однако предпочел заниматься оккультизмом, магией и картами Таро. Этому он уделил большую часть в своей жизни.

Благодаря работе Эттейлы, Папюс встретил на своем жизненном пути удачу. Он очень резко негативно относился к Каббале и обращал особой внимание на это во время создания своих карт Таро.

В связи с этим его колода карт Таро заслужила огромную популярность и была признана многими людьми лучшей. Через некоторое время была создана отдельная школа данных карт.

Перед тем, как Эттейла и Папюс стали заниматься работой по разработки карт Таро, данные карты стали покрываться прочным налетом казино и азартных игр, а учения о Мироздании, которые были зашифрованы в этих картах, были уже почти забыты.

Система карт была просто нарушена, а некоторые ее части просто выброшены. В то время не являлась серьезной вещью.

Главной заслугой Папюса в карты Таро считается улучшенная работа Эттейлы, так же Папюс создал из данных карт четко оформленную систему.

В результате работы этого человека карты Таро стали наиболее структурными, в которых отражалась иерархия, логическое объяснение и подчинение законам Жизни.

Все это является огромным достижением в мире карт Таро. Почти все тарологи отзывают об этом враче только с положительной стороны и уважают его работу, которую он сделал в свое время.

Папюс предсказательное Таро – это колода амрахов карт, которую используют опытные тарологи, приверженцы белой и черной магии. Пророчество грядущего по сей день пользуется большой популярностью, но едва ли каждому магу по силам справиться со столь мощной колодой Таро.

Таро Папюса — колода, способная предсказать будущее с огромной точностью

Как же работают колоды Папюса, и каковы их преимущества? Создатели необычных мистических атрибутов любого гадания, будучи сторонниками кабалы, предложили магическому сообществу нечто новое и поражающее. Точность, с которой амрахи Папюса предсказывает будущее, не просто удивляет, она шокирует.

Сокрытая внутри колоды сила требует особого уважения и бережного отношения, поэтому прежде чем приступить к гаданию с использованием подобных колод, убедитесь, что вы владеете должной подготовкой.

История Таро Папюса

История загадочной колоды берет свое начало еще со времен Древнего Египта. По словам самого Папюса, создателя основного традиционного Таро, сокровенные знания попали в руки египтянам от утерянной цивилизации Атлантиды.

Неспроста, вся история амрахов Папюса пропитана тайнами и мистическими событиями. Именно подобные теории отобразились на изображениях – символах, благодаря которым можно предсказать будущее. Два старших аркана колоды олицетворяют древнейшие храмы жрецов Атлантиды.

Остальные амрахи продолжают следовать мифу, демонстрируя символы власти Исиды (богиня правды и истины). Сам Папюс не отрицал влияние данного божества на собственное творчество, в том числе на навеянные мотивы в изображении Таро. Труды известного по сей день оккультиста открывают загадки вселенной и мироздания, а также позволяют увидеть мир совершенно в ином свете.

Мистическое происхождение Таро Папюса

Мистический ореол, окружающий колоду, влияет на каждого человека совершенно по-разному. Одни заряжаются энергией этих амрахов, другие же стараются избегать всяческих контактов с символами потустороннего мира.

Только маг, работающий с Таро долгие годы, по настоящему оценит силу амрахов Папюса. Их мощь, пугающую точность. Если вы приступите к серьезному гаданию без подготовки, то в лучшем случае не увидите будущее, а в худшем из-за неверного предсказания совершите ненужные ошибки. Будьте терпеливы и, однажды, видение колоды Папюса откроет вам новые грани давно знакомого мира.

С появлением первых колод Таро мгновенно образовалось два противоположных направления в гаданиях. Представители английских учений предсказаний на картах, основали теории, лежащие в основе практически каждой магической практики. Французские школы пошли иным путем, но внесли равноценную лепту в развитие современных Таро пророчеств. Карты Папюса удивительным образом соединяют два учения, позволяя вам пользоваться столетним опытом магов и чародеев со всего мира.

Выбор колоды должен исходить от сердца

Выбор колоды для будущего расклада должен идти от вашего сердца, и лишь потом от разума. Чувствовать связь с картами, видеть их не только глазами, но и душей – вот ваша первоначальная задача. Мощь символов Папюса открывается избранным, но если вы оказались в их числе – будьте приклонены перед древней магией и каждый раз благодарите за помощь высшие силы.

Предсказания на картах Папюса

Карты Папюса, в основе которых лежит цыганское Таро, состоят из символов и знаков, известных лишь тем, кто изучал каббалу на протяжении долгих лет. Для удобства чтения, карты старших арканов (всего их двадцать две) дополнительно оформлены по еврейскому алфавиту. К тому же, в колоде много отголосков природных стихий, небесных светил и зодиакальных знаков.

В совокупности, Таро Папюса представляет собой сборник различных культур и их мистических верований. Благодаря переплетению противоположных направлений в магии, колода обладает особой мощью и предоставляет наиболее правдоподобные предсказания. С помощью упорядоченных знаков, человек, делающий расклад, может увидеть не только грядущие события, но и важные моменты прошлого тем самым, прослеживая причины и следствия опрометчивых поступков.

Структура колоды Папюса

Структура карт данной колоды довольно простая так же как и классическое Таро, расклад Папюса состоит из семидесяти восьми основоположных знаков, которые подпитывают друг друга дополнительной информацией.

Прибегнув к помощи талантливого художника, известный оккультист создал неповторимую колоду, пользующуюся спросом до сих пор. Традиционные карты отличались черно-белой раскраской и служили для многоуровневых гаданий. В нынешнее время, карты Папюса издаются в двух видах – разноцветная колода и классическая двуцветная.

В основу загадочной колоды легли:

• цыганская магия;
• египетские учения;
• английские и французскиические школы.

Годы, окропленные испытаниями, гонениями магического сообщества и метаморфозами во всех сферах человеческой жизни, картам со столь мощной энергетикой, пошли лишь на пользу. То, что прошло проверку временем и опытом могущественных магов, предоставлено вам в помощь и поддержку.

Старшие арканы колоды Папюса

Колода, состоящая из старших арканов, младших по иерархии карт (посохи), кубков, мечей и пентаклей, дает наиболее исчерпывающие ответы на все интересующие вас вопросы. Как же правильно воспользоваться знаниями, заложенными в загадочной колоде? Расклад, созданный вами или опытным магом, анализируется, а затем расшифровывается по отдельным знакам. Для начала рекомендуется толковать карты старших арканов. К ним относятся:

Карта Скомороха

Изображение человека, стоящего у кубка, символизирует того, кто с благодарностью обращается к колоде за советом. Это личность, находящаяся на перепутье. Предсказание строится на картах, выпавших рядом со знаком Скоморох. Будьте внимательными, совокупность символов куда более важна, нежели каждая отдельная карта.

Старший аркан – Папюса

Прообраз женщины или девушки, задающей насущный вопрос. Дальнейшие события предсказываются по соседним картам.

Карта Императрицы

Императрица — карта, указывающая на профессиональные и личные продвижения

Данный старший аркан указывает на силу характера человека, на его продвижение в делах профессиональных и личных. Карта Императрицы делает весь расклад благоприятным.

Аркан – Император

Карта подобного ранга указывает на непреодолимую жажду действий. Человек, обратившийся за советом к картам Папюса, обязан идти напролом в спорных сложных ситуациях, иначе успеха не достичь. Если в вашем раскладе выпал Император, тогда в вашей жизни появятся возможности улучшить собственную жизнь.

Карта Влюбленные

Символ союза и единения, который предвещает судьбоносную встречу или укрепление уже существующих отношений. Карта Влюбленных в любом положении является благоприятной.

Старший аркан – Колесница

Человека, вытянувшего данный аркан, в будущем ждет успех и покровительство. В вашей жизни, если придерживаться классической трактовки колоды Папюса, появится сильный, уверенный в себе наставник, способный помочь в реализации задуманных планов.

Правосудие

Знак, указывающий на справедливость или ответ за злодеяния. Решающее значение имеет положение данного аркана по отношению к другим картам колоды. В раскладе Правосудие предсказывает предстоящую борьбу или же указывает на старый затяжной спор. Разобраться с возникшей несправедливостью вам удастся, но лишь после длительного противостояния.

Карта Отшельника

Изображение человека, скрывшего тело и лицо за старым плащом, напрямую указывает на изоляцию (духовную или физическую). Далеко не всегда сам спрашивающий знает об ограничениях, мешающих его прогрессу. Не ставите ли вы перед собой лишние преграды? Карта Отшельника – мощнейший старший аркан, указывающий на внутренний, чаще всего, скрытый душевный разлад.

Старший аркан Колесо Фортуны

Карта, сулящая всевозможный, грандиозный успех, в раскладе смягчает значение даже негативных символов. Если вам выпало Колесо Фортуны, будьте готовы к приятным переменам. Предостережение данного аркана состоит в опасности бездействия и чрезмерных надежд на судьбу. Не забывайте прилагать усилия для достижения поставленных целей, вот какой совет несет данная карта.

Сила

Старший аркан, символизирующий внутренний дух и крепость убеждения человека, выпадает крайне редко. При благоприятном раскладе, карта Силы обещает быстрое продвижение в профессиональной жизни. Забудьте о страхах и выбросьте сомнения, ведь старший аркан Сила гарантирует вашу непоколебимость.

Дьявол

Старший аркан. Пугающее изображение нечистой силы, наводит только на негативные мысли. Отбросьте предрассудки, если все-таки решились воспользоваться советами карт Папюса. Дьявол, выпавший в раскладе, указывает на недуги, но лишь те, которые вам под силу преодолеть.

Кубки карт Таро Папюса

Всего в колоде Папюса 12 Кубков, соответствующих основоположным низменным чувствам человека. Так, Кубки, позволяющие разобраться в хитросплетении будущего, бывают:

Король

Карта указывает на пол человека, взывающего к помощи Таро. Королем может быть мужчина или же церковнослужитель.

Королева

Кубок указывает на женщину, вызывающую у людей страсть и тайное желание. Королевой бывают лишь искусные представительницы прекрасного пола.

Рыцарь

Рыцарь — карта, которая сулит скорую встречу с новым возлюбленным

Данная карта сулит вам встречу с новым возлюбленным. Если вы обратились к колоде Папюса за советом касательно личной жизни, тогда Кубок Рыцарь предупреждает, что для начала чего-то нового следует в обязательном порядке избавиться от изжившего себя старого.

Паж

Вестник будущего пополнения в семействе, Кубок Паж, предсказывает долгожданную беременность.

Туз

Хороший символ, обозначающий начало романтических отношений. Данный Кубок смягчает соседние, даже негативные, карты. Если в вашем раскладе появился Туз, будьте готовы к новым любовным приключениям.

Двойка Кубков

Возникшие проблемы, не дающие вам покоя, указывает на то, что причиной неурядиц в личной жизни может быть ваш партнер. Много ли взаимности в вашей паре?

Тройка Кубков

Один из самых благоприятных знаков всей колоды. Тройка Кубков сулит большую, взаимную любовь, которая способна захлестнуть вас в любой момент. Не сопротивляйтесь переменам, ведь они ведут к безграничному счастью.

Пятерка

Карта, предвещающая крушение всех существующих преград. Вскоре на пути к вашему успеху не останется помех.

Шестерка Кубков

Неблагоприятная карта, свидетельствующая о разладе в семье. При раскладе на личную жизнь, Шестерка Кубков говорит о будущем разводе или измене партнера.

Восьмерка

Кубок лжи и обмана. В любом положении данная карта – негативная.

Десятка Кубков

Завершающий колоду Кубок намекает на страх, перерастающий в проблемы. Попытайтесь разобраться в себе, если в вашем раскладе оказалась данная карта.

Магический обряд, какой бы сложный он ни был, нуждается в энергетической подпитке. Именно поэтому для предсказания используются карты Таро. Разновидность гадальных колод по внешнему виду и сложности будущего предсказания, позволяет отыскать подходящий вам магический атрибут.

Карты Папюс – это символы, собранные с разных культур и соединенные воедино. Они гармоничны и цельны в раскладе. При помощи готовых схем, вы сумеете подготовиться к будущему, ко всем его поворотам. Если для вас магические обряды в новинку, не отчаивайтесь, прилежная работа, практика и внимание к деталям со временем дадут нужные результаты.

Карты Папюса поддаются не каждому, но если вы сможете завоевать их благосклонность, грядущее перестанет страшить и пугать.