6 слов о священстве. Иоанн Златоуст - О священстве (6 Слов). Свт. Иоанн Златоуст. "О священстве"

О СВЯЩЕНСТВЕ

СЛОВО ПЕРВОЕ

МНОГО было у меня друзей, искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружбы; но из многих один превосходил всех других любовию ко мне и столько успел в этом опередить их, сколько они - людей равнодушных ко мне. Он всегда был неразлучным спутником моим: мы учились однем и тем же наукам и имели одних и тех же учителей; с одинаковою охотою и ревностию занимались красноречием и одинаковыя имели желания, проистекавшия от одних и тех же занятий. И не только в то время, когда мы ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда надлежало совещаться, какой нам лучше избрать путь жизни, и тогда мы оказались согласными в своих мыслях.

2. Кроме этих и другия причины сохранили единодушие наше неразрывным и твердым; ибо мы не могли превозноситься один пред другим знаменитостию отечества; не было и того, чтобы я изобиловал богатством, а он жил в крайней бедности, но мера нашего имущества столь же была равна, как и наши чувствования. И происхождение было у нас равночестное, и все содействовало нашему согласию.

3. Но когда надлежало ему, блаженному приступить к монашеской жизни и к истинному любомудрию, тогда у нас нарушилось равновесие; его чаша, как более легкая, возвысилась, а я, еще связанный мирскими стремлениями, унизил свою чашу и склонил вниз, отяготив ее юношескими мечтами. Хотя при этом дружба наша и оставалась столь же крепкою, как и прежде, но общежитие расторглось; потому что не возможно было жить вместе занимающимся не одним и тем же. Когда же и я несколько освободился от житейской бури, то он принял меня к себе с распростертыми руками; но и тогда мы не могли соблюсти прежняго равенства; опередив меня и временем и оказав великую ревность, он опять стоял выше меня и достигал великой высоты.

4. Впрочем, как человек добрый и дорого ценивший нашу дружбу, он, отказавшись от всех других, разделял со мною все время, чего и прежде желал, но встречал препятствие к тому в моей беспечности. Кто был привязан к судилищу и гонялся за сценическими увеселениями, тот не мог часто проводить время с человеком, который был привязан к книгам и никогда не выходил на площадь. Но когда, после прежних препятствий, он привлек меня к одинаковой с ним жизни, тогда и выразил желание, которое давно хранил в себе, и уже не оставлял меня ни на малейшую часть дня, не переставая убеждать, чтобы каждый из нас оставил свой дом и мы оба имели одно общее жилище, в чем и убедил меня, и это даже уже было близко к исполнению.

5. Но непрестанныя увещания матери воспрепятствовали мне доставить ему это удовольствие, или лучше, принять от него этот дар. Когда мое намерение сделалось ей известным, тогда она, взяв меня за руку и введя во внутреннее свое жилище, посадила у одра, на котором родила меня, и стала проливать источники слез и высказывать слова, горестнейшия самых слез. Рыдая, она говорила мне так: «сын мой, я сподобилась не долго наслаждаться сожительством с добродетельным отцем твоим; так угодно было Богу. Смерть его, последовавшая вскоре за болезнями твоего рождения, принесла тебе сиротство, а мне преждевременное вдовство и горести вдовства, которыя могут хорошо знать только испытавшия их. Никакими словами невозможно изобразить той бури и того волнения, которым подвергается девица, недавно вышедшая из отеческаго дома, еще неопытная в делах и вдруг пораженная невыносимою скорбию и принужденная принять на себя заботы, превышающия и возраст и природу ея. Она, конечно, должна исправлять нерадение слуг, замечать их проступки, разрушать козни родственников, мужественно переносить притеснения собирающих общественныя повинности и строгия требования их при взносе податей. Если еще после смерти супруг оставит дитя, то, хотя бы это была дочь, и она причинит много забот матери, впрочем не соединенных с издержками и страхом, а сын подвергает ее безчисленным опасениям каждый день и еще большим заботам. Я не говорю о тех денежных издержках, которыя она должна употребить, если желает дать ему хорошее воспитание. Однако же ничто из всего этого не заставило меня вступить во второй брак, и ввести другого супруга в дом отца твоего; но среди смятений и безпокойств я терпела и не убежала из жестокой пещи вдовства; меня, во-первых, подкрепляла вышняя помощь, а затем немалое утешение в этих горестях мне доставляло то, что я постоянно взирала на твое лице и видела в нем живой и вернейший образ умершаго. Поэтому, быв еще младенцем и едва умея лепетать, когда дети особенно бывают приятны родителям, ты приносил мне много отрады. Ты не можешь сказать и укорять меня и за то, что я, мужественно перенося вдовство, растратила на нужды вдовства твое отцовское имущество, как потерпели, я знаю, многие несчастные сироты. Я сохранила в целости все это имущество и вместе не жалела издержек, требовавшихся для наилучшаго твоего воспитания, употребляя на это собственныя деньги, с которыми я вышла из отеческаго дома. Не подумай, что я говорю теперь это в укоризну тебе; но за все это я прошу у тебя одной милости: не подвергай меня второму вдовству и скорби, уже успокоившейся не воспламеняй снова; подожди моей кончины. Может быть, спустя немного времени, я умру. Молодые надеются достигнуть глубокой старости, а мы состарившиеся ничего другого не ожидаем, кроме смерти. Когда предашь меня земле и присоединишь к костям отца твоего, тогда предпринимай далекия путешествия и переплывай моря, какия хочешь; тогда никто не будет препятствовать; а пока я еще дышу, потерпи сожительство со мною; не прогневляй Бога тщетно и напрасно, подвергая таким бедствиям меня, не сделавшую тебе никакого зла. Если ты можешь обвинять меня в том, что я вовлекаю тебя в житейския заботы и заставляю пещись о твоих делах, то беги от меня как от недоброжелателей и врагов, не стыдясь ни законов природы, ни воспитания, ни привычки, и ничего другого; если же я делаю все, чтобы доставить тебе полное спокойствие в течение жизни, то, если не что другое, по крайней мере эти узы пусть удержат тебя при мне. Хотя ты и говоришь, что у тебя иного друзей, но никто из них не доставит тебе такого спокойствия; потому что нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько - я».

6. Это и еще больше этого говорила мне мать, а я передал благородному другу; но он не только не убедился этими словами, а еще с большим усилием убеждал меня исполнить прежнее намерение. Когда мы были в таком состоянии, и часто он упрашивал, а я не соглашался, вдруг возникшая молва возмутила обоих нас; пронесся слух, будто намереваются возвести нас в сан епископства. Как скоро я услышал эту весть, страх и недоумение объяли меня: страх того, чтобы не взяли меня противу моей воли; недоумение потому, что, часто размышляя, откуда у людей явилось подобное предположение обо мне, и углубляясь в себя самого, я не находил в себе ничего достойнаго такой чести. А благородный (друг мой), пришедши ко мне и наедине сообщив эту весть мне, как бы неслышавшему ея, просил меня и в настоящем случае, как и прежде, действовать и мыслить одинаково, уверяя, что он с своей стороны готов следовать за мною, какой бы я ни избрал путь, убежать ли, или быть избранным. Тогда я, увидев готовность его и думая, что я нанесу вред всему обществу церковному, если, по своей немощи, лишу стадо Христово юноши прекраснаго и способнаго к предстоятельству над народом, не открыл ему своего мнения об этом, хотя прежде никогда не скрывал от него ни одной моей мысли; но сказав, что совещание об этом должно отложить до другого времени, так как теперь нет необходимости спешить, скоро убедил его не заботиться об этом и твердо надеяться на меня, как единодушнаго с ним, если действительно случится с нами что-нибудь такое. По прошествии некотораго времени, когда прибыл тот, кто имел рукоположить нас, а я между тем скрылся, друг мой, не знавший ничего этого, отводится под некоторым другим предлогом и принимает это иго, надеясь по моим ему обещаниям, что и я непременно последую за ним, или лучше, думая, что он следует за мною. Некоторые из присутствовавших там, видя его сетующим на то, что взяли его, усилили недоумение, взывая: «несправедливо будет, когда тот, кого все считали человеком более смелым, - разумея меня, - с великим смирением покорился суду отцев, этот более благоразумный и скромный станет противиться и тщеславиться, упорствовать, отказываться и противоречить». Он послушался этих слов; когда же услышал, что я убежал, то пришел ко мне с великою скорбию, сел возле меня и хотел что-то сказать, но от душевнаго волнения не могши выразить словами испытываемой скорби, как только порывался говорить, останавливался; потому что печаль прерывала его речь прежде, чем она вырывалась из уст. Видя его в слезах и в сильном смущении, и зная тому причину, я выражал смехом свое великое удовольствие и, взяв его руку, спешил облобызать его, и славил Бога, что моя хитрость достигла конца благого и такого, какого я всегда желал. Он же, видя мое удовольствие и восхищение и узнав, что еще прежде с моей стороны была употреблена с ним эта хитрость, еще более смущался и горевал.

Возраст: с 18 в священство, с 30 в архиереи.

Требования: 1. Физические: просто должна быть возможность совершать богослужение (у катол.: строго оговаривается, например: канонический глаз). 2. Духовные: отречение от Христа, второбрачие, жена не блудница, не разведенная, не актриса; смертные грехи (татьба, убийство, блуд и др.), знание Св.Писаний. 3. Социальные: рожденные в нецерковном браке (у католиков запрещено, у нас разрешено), брак до рукоположения, абсолютно моногамный, если жена изменила – развод или снятие сана (если оставляет брак), 4. Запрещ. профессии: публ. дома, кабаки, ростовщичество.

Возможность индивидуально отмены канонов архиереем. Кроме: не женщина, некрещеный.

Не должен участвовать в делах народного управления.

10. Высота паст. Служения. Св. Григорий Богослов. Слово 3.

Резкая критика принимающих сан без подготовки. Приготовление души заранее для кандидата. Подготовленный чист душой и телом. Требования к канд.: изучение Писания; мистико-богословские. Пастырь должен подавать пример своей жизнью. Трудность пастырского проповедования: различные слушатели, не все могут одинаково вместить преподаваемые истины. О жертвенности служения.

Оправдание своего бегства от сана: «стремление по характеру к уединению», «слишком много недостойных пастырей», «сложные требования к пастырям». «Кто опытно и умозрительно не исследовал всех наименований сил Христовых, как высочайших и первых, так и низших и последних, принадлежащих Христу по человечеству, именно же, что Он Бог, Сын, Образ, Слово, Премудрость……… кто еще младенец, питается млеком, не сопричтен к Израилю, не вписан в воинство Божие и не способен как следует взять на себя крест Христов, кто не стал, еще может, быть никаким почетным членом тела Христова, тот ужели охотно и радостно примет, чтобы поставили его во главу полноты Христовой».

11. Высота паст. Служения. Св. Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве.

Не хотел пастырства. 6 слов писал, будучи мирянином.

Слово 1: св. Иоанн скрывается от рукоположения в то время, как друга Василия его рукополагают, свою хитрость оправдывает ВЗ: Моисей забрал у египтян украшения, Иаков похитил первородство. Доказывает, что Василий более достоин.

Слово 2: Важно ощущать, чего не хватает для священства: любовь ко Христу, любовь к пастве (свобода паствы и власть священника).

Слово 3: Говорит о двух как бы полюсах. С одной стороны он говорит о высочайшей, человечески непостижимой высоте служения пастырского, служении евхаристическом. А с другой стороны та пропасть искушений и опасностей, которые поджидают пастыря на этом пути (первое – тщеславие, если поддался – попал во власть чудовищ: гнев, уныние, зависть, вражда, клеветы, осуждения, обман, лицемерие, козни, негодование на людей невинных, удовольствие при неблагополучии служащих, печаль при их благосостоянии, желание похвал, пристрастие к почестям, учение с угождением, неблагодарное ласкательство, низкое человекоугодие, презрение бедных, услужливость богатым, предпочтения неразумные и вредные, милости опасные как для приносящих, так и для принимающих их, страх рабский). Один из признаков, что человек может быть священником, это желание служить Евхаристию. Важно – не бояться извержения из сана, как погибающий воин, потому что гонения будут. Главное – верность Христу. Предсказал этим свою судьбу.

Слово 4. Он говорит, что часть оправдывается не тем, что мы и не хотели священства, тем, что их неволей поставили. Важное качество паст. – умение правильно изложить догматы.

Слово 5. Истина Божия должна быть доведена до паствы.

Слово 6. О высокой чистоте, которой должен обладать пастырь: молящийся за город и Вселенную должен быть чище тех, о ком молится, общающийся со Св.Духом должен быть чист. Сравнивает игумена и городск. свящ.: гор.свящ-ку сложнее, т.к. у монахов есть Устав. Свящ. служит Литургию (монахи тогда еще не служили).

Слова о Священстве написаны св. Иоанном Златоустым по следующим обстоятельствам: в 374 году по Р. Х., когда он жил вместе с другом и сверстником своим Василием вдали от мирских дел, собравшиеся в Антиохии епископы вознамерились поставить их обоих епископами, о чем молва дошла и до них; св. Иоанн, представляя высокую важность пресвитерского и епископского служения и считая себя неприготовленным к надлежащему исполнению обязанностей пастыря Христовой церкви, скрылся тайно от всех и даже от своего сожителя, который и был возведен в сан епископа (вероятно, Рафаны Сирийской, близ Антиохии); но вскоре затем, увидевшись с св. Иоанном, высказал ему свои дружеские упреки за уклонение от священного сана, на которые и служат блистательным ответом предлагаемые шесть слов о Священстве. Таким образом, написание этих слов должно быть отнесено к годам после 374-го, но не позже 386 года, в котором св. Иоанн уже был рукоположен в пресвитера.

СЛОВО ПЕРВОЕ.

М НОГО было у меня друзей, искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружбы; но из многих один превосходил всех других любовью ко мне и столько успел в этом опередить их, сколько они - людей равнодушных ко мне. Он всегда был неразлучным спутником моим: мы учились одним и тем же наукам и имели одних и тех же учителей; с одинаковой охотой и ревностью занимались красноречием и одинаковые имели желания, проистекавшие от одних и тех же занятий. И не только в то время, когда мы ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда надлежало совещаться, какой нам лучше избрать путь жизни, и тогда мы оказались согласными в своих мыслях.

2. Кроме этих и другие причины сохранили единодушие наше неразрывным и твердым; ибо мы не могли превозноситься один перед другим знаменитостью отечества; не было и того, чтобы я изобиловал богатством, а он жил в крайней бедности, но мера нашего имущества столь же была равна, как и наши чувствования. И происхождение было у нас равночестное, и все содействовало нашему согласию.

3. Но когда надлежало ему, блаженному, приступить к монашеской жизни и к истинному любомудрию, тогда у нас нарушилось равновесие; его чаша, как более легкая, возвысилась, а я, еще связанный мирскими стремлениями, унизил свою чашу и склонил вниз, отяготив ее юношескими мечтами. Хотя при этом дружба наша и оставалась столь же крепкой, как и прежде, но общежитие расторглось; потому что не возможно было жить вместе занимающимся не одним и тем же. Когда же и я несколько освободился от житейской бури, то он принял меня к себе с распростертыми руками; но и тогда мы не могли соблюсти прежнего равенства; опередив меня и временем и оказав великую ревность, он опять стоял выше меня и достигал великой высоты.

4. Впрочем, как человек добрый и дорого ценивший нашу дружбу, он, отказавшись от всех других, разделял со мной все время, чего и прежде желал, но встречал препятствие к тому в моей беспечности. Кто был привязан к судилищу и гонялся за сценическими увеселениями, тот не мог часто проводить время с человеком, который был привязан к книгам и никогда не выходил на площадь. Но когда, после прежних препятствий, он привлек меня к одинаковой с ним жизни, тогда и выразил желание, которое давно хранил в себе, и уже не оставлял меня ни на малейшую часть дня, не переставая убеждать, чтобы каждый из нас оставил свой дом и мы оба имели одно общее жилище, в чем и убедил меня, и это даже уже было близко к исполнению.

5. Но непрестанные увещания матери воспрепятствовали мне доставить ему это удовольствие, или лучше, принять от него этот дар. Когда мое намерение сделалось ей известным, тогда она, взяв меня за руку и введя во внутреннее свое жилище, посадила у одра, на котором родила меня, и стала проливать источники слез и высказывать слова, горестнейшие самых слез. Рыдая, она говорила мне так: "сын мой, я сподобилась не долго наслаждаться сожительством с добродетельным отцом твоим; так угодно было Богу . Смерть его, последовавшая вскоре за болезнями твоего рождения, принесла тебе сиротство, а мне преждевременное вдовство и горести вдовства, которые могут хорошо знать только испытавшие их. Никакими словами невозможно изобразить той бури и того волнения, которым подвергается девица, недавно вышедшая из отеческого дома, еще неопытная в делах и вдруг пораженная невыносимой скорбью и принужденная принять на себя заботы, превышающие и возраст, и природу ее. Она, конечно, должна исправлять нерадение слуг, замечать их проступки, разрушать козни родственников, мужественно переносить притеснения собирающих общественные повинности и строгие требования их при взносе податей. Если еще после смерти супруг оставит дитя, то, хотя бы это была дочь, и она причинит много забот матери, впрочем, не соединенных с издержками и страхом, а сын подвергает ее бесчисленным опасениям каждый день и еще большим заботам. Я не говорю о тех денежных издержках, которые она должна употребить, если желает дать ему хорошее воспитание. Однако же ничто из всего этого не заставило меня вступить во второй брак, и ввести другого супруга в дом отца твоего; но среди смятений и беспокойств я терпела и не убежала из жестокой пещи вдовства; меня, во-первых, подкрепляла вышняя помощь, а затем немалое утешение в этих горестях мне доставляло то, что я постоянно взирала на твое лицо и видела в нем живой и вернейший образ умершего. Поэтому, быв еще младенцем и едва умея лепетать, когда дети особенно бывают приятны родителям, ты приносил мне много отрады. Ты не можешь сказать и укорять меня и за то, что я, мужественно перенося вдовство, растратила на нужды вдовства твое отцовское имущество, как потерпели, я знаю, многие несчастные сироты. Я сохранила в целости все это имущество и вместе не жалела издержек, требовавшихся для наилучшего твоего воспитания, употребляя на это собственные деньги, с которыми я вышла из отеческого дома. Не подумай, что я говорю теперь это в укоризну тебе; но за все это я прошу у тебя одной милости: не подвергай меня второму вдовству и скорби, уже успокоившейся не воспламеняй снова; подожди моей кончины. Может быть, спустя немного времени, я умру. Молодые надеются достигнуть глубокой старости, а мы состарившиеся ничего другого не ожидаем, кроме смерти. Когда предашь меня земле и присоединишь к костям отца твоего, тогда предпринимай далекие путешествия и переплывай моря, какие хочешь; тогда никто не будет препятствовать; а пока я еще дышу, потерпи сожительство со мной; не прогневляй Бога тщетно и напрасно, подвергая таким бедствиям меня, не сделавшую тебе никакого зла. Если ты можешь обвинять меня в том, что я вовлекаю тебя в житейские заботы и заставляю печься о твоих делах, то беги от меня как от недоброжелателей и врагов, не стыдясь ни законов природы, ни воспитания, ни привычки, и ничего другого; если же я делаю все, чтобы доставить тебе полное спокойствие в течение жизни, то, если не что другое, по крайней мере, эти узы пусть удержат тебя при мне. Хотя ты и говоришь, что у тебя много друзей, но никто из них не доставит тебе такого спокойствия; потому что нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько - я".

6. Это и еще больше этого говорила мне мать, а я передал благородному другу; но он не только не убедился этими словами, а еще с большим усилием убеждал меня исполнить прежнее намерение. Когда мы были в таком состоянии, и часто он упрашивал, а я не соглашался, вдруг возникшая молва возмутила обоих нас; пронесся слух, будто намереваются возвести нас в сан епископства. Как скоро я услышал эту весть, страх и недоумение объяли меня: страх того, чтобы не взяли меня против моей воли; недоумение потому, что, часто размышляя, откуда у людей явилось подобное предположение обо мне, и углубляясь в себя самого, я не находил в себе ничего достойного такой чести. А благородный (друг мой), пришедши ко мне и наедине сообщив эту весть мне, как бы не слышавшему ее, просил меня и в настоящем случае, как и прежде, действовать и мыслить одинаково, уверяя, что он, со своей стороны, готов следовать за мной, какой бы я ни избрал путь, убежать ли, или быть избранным. Тогда я, увидев готовность его и думая, что я нанесу вред всему обществу церковному, если, по своей немощи, лишу стадо Христово юноши прекрасного и способного к предстоятельству над народом, не открыл ему своего мнения об этом, хотя прежде никогда не скрывал от него ни одной моей мысли; но, сказав, что совещание об этом должно отложить до другого времени, так как теперь нет необходимости спешить, скоро убедил его не заботиться об этом и твердо надеяться на меня, как единодушного с ним, если действительно случится с нами что-нибудь такое. По прошествии некоторого времени, когда прибыл тот, кто имел рукоположить нас, а я между тем скрылся, друг мой, не знавший ничего этого, отводится под некоторым другим предлогом и принимает это иго, надеясь по моим ему обещаниям, что и я непременно последую за ним, или лучше, думая, что он следует за мной. Некоторые из присутствовавших там, видя его сетующим на то, что взяли его, усилили недоумение, взывая: "несправедливо будет, когда тот, кого все считали человеком более смелым, - разумея меня, - с великим смирением покорился суду отцов, этот более благоразумный и скромный станет противиться и тщеславиться, упорствовать, отказываться и противоречить". Он послушался этих слов; когда же услышал, что я убежал, то пришел ко мне с великой скорбью, сел возле меня и хотел что-то сказать, но от душевного волнения не могши выразить словами испытываемой скорби, как только порывался говорить, останавливался; потому что печаль прерывала его речь прежде, чем она вырывалась из уст. Видя его в слезах и в сильном смущении, и зная тому причину, я выражал смехом свое великое удовольствие и, взяв его руку, спешил облобызать его, и славил Бога, что моя хитрость достигла конца благого и такого, какого я всегда желал. Он же, видя мое удовольствие и восхищение и узнав, что еще прежде с моей стороны была употреблена с ним эта хитрость, еще более смущался и горевал.

Иногда ты почти тонешь в бушующем житейском море, захлебываешься от внешних суровых волн и внутренних нестроений. Порой так сложно удержаться на этой тонкой золотой тропочке Православия. Иногда тебе кажется, что не хватит сил идти дальше…

Но, оглядываясь назад в историю родной Церкви, ты (перефразируя известную строку из стихотворения Иосифа Бродского «Письма римскому другу») видишь не руины, а мощные непотопляемые скалы духа. И выбираешься на их спасительную твердость, выбираешься молитвенно или в духовном чтении, соприкасаясь с совершенно удивительными житиями, которые прошли сквозь этот мир по касательной, как сияющие кометы на черном бархате ночного неба.

Это ощущение, мне кажется, складывается от того, что угодники Божии изо всех сил старались жить на земле по небесным законам и постепенно, восходя из степени в степень, приобретали некую равноангельность, уже здесь становясь гражданами Царствия Небесного.

Одним из таких подвижников, ставших великим учителем Церкви, был святитель Иоанн Златоуст.
26 ноября по новому стилю установлен день памяти этого замечательного святого. Обычно днем памяти любого подвижника Божьего является день смерти - день, когда он соединился со Христом и вошел в рай, день его личного воскресения. Но в случае со святителем Иоанном все произошло немного иначе.

Этот угодник Божий умер на самом деле 14 сентября 407 года в праздник Воздвижения Животворящего Креста. Ради праздника день его памяти был перенесен на 13 ноября по старому стилю (26 ноября н. ст.).
Примечательно то, что святой из-за великого смирения никогда не хотел быть ни Константинопольским Архиепископом, ни даже священником. В сочинении «Шесть слов о священстве», ставшим настольной книгой священнослужителей всех поколений, ясно видно, как он ужасается этого высокого равноангельного служения, как отчетливо он осознает все подводные камни и опасности священства, особенно в связи отношений с обществом. И в этом было что-то пророческое. Святитель Иоанн Златоуст четко описал именно те общественные нестроения, которые привели его, в конце концов, почти к крестному, мученическому бытию.

Святой всегда тяготел к монашеской жизни, причем даже не общежительной, но отшельнической.

Но Бог готовил ему иной удел. Светильник не мог укрыться под спудом. Он был поставлен на верху горы, где воссиял всем. Около 374 года после смерти возлюбленной матери Анфусы он удаляется в пустыню. Четыре года проводит в монашеской обители в постах, бдении и молитвах. Затем удаляется глубже в пустыню, где в уединенной пещере подвизается еще некоторое время. Суровая аскетическая жизнь и подвиги сказались на здоровье. У подвижника открывается желудочная болезнь, преследовавшая его всю жизнь. И он вынужден возвратиться в Антиохию около 380 года.

В 381 году его рукополагают во диаконы. В 386 году - во священники. На момент иерейской хиротонии святому было тридцать девять лет.

Ревностный пастырь, блестящий богослов, ритор, философ, получивший прекрасное как духовное, так и светское образование, он глубоко изучает Священное Писание. Но главным его даром, пожалуй, была проповедь.

Известно, что исповедник произносил довольно длинные проповеди. Ему выносили кресло и ставили посреди храма. Он садился в него и начинал проповедовать. Эти гомилии проходили в виде живых бесед с верующими. Они активно участвовали в обсуждении вопросов. Проповеди святителя были яркими, образными и в то же время простыми, доходчивыми. Еще в Антиохии Иоанн получает прозвище Златоуст.

Кроме того угодник Божий много времени уделял делам милосердия. При нем Антиохийская Церковь ежедневно кормила до трех тысяч дев и вдовиц, не считая заключенных, странников и болящих.
При этом сам святой жил очень просто. Питался скудно, одевался бедно, совершенно не обращая внимания на внешний вид. Однажды даже Александрийский Патриарх Феофил обиделся на него за то, что святой, уже будучи Предстоятелем Константинопольской Церкви, встречая его, накрыл скудный стол. На такие мелочи Иоанн Златоуст совсем не обращал внимания. Главной была душа, устремлявшаяся к Богу.

В 397 году Константинопольская кафедра осиротела. Умер Архиепископ Нектарий. Внимание столицы было обращено на антиохийского подвижника, известность которого простиралась далеко за пределы родного края. Его рукополагают во епископа и возводят на Константинопольскую кафедру. Таким образом, святитель, сам того не желая, оказывается Предстоятелем Церкви.

Константинополь того времени представлял собой печальное зрелище. Внешне это был христианский город, с пышностью отправляющий все обряды и богослужения. Внутренне же, сердечно язычество было очень сильно. Нравы императорского двора отличались распущенностью, знать утопала в пороках и роскоши, в то время когда народ влачил нищенское полуголодное существование.

В этот погрязший в роскоши и грехах город и прибывает строгий аскет, праведник и молитвенник святитель Иоанн Златоуст. И великий золотой город - столица мира - его сломить не смог.
Константинопольский архипастырь вначале берется за главное - за исправление жизни духовенства. И примером такой благочестивой жизни был, конечно, он сам. Иоанн Златоуст отказывается от приглашений на различные увеселения да праздничные обеды, распродает богатое имущество Архиепископии: роскошные шторы, мебель, посуду, мрамор. Вырученные деньги пускает на содержание двух больниц и нескольких гостиниц для паломников. В открытую обличает посещение всяческих языческих увеселений - ипподромов, театров с распутными кровавыми постановками и проч. Конечно же, этим всем он вызывает немало гнева и озлобления для привыкших жить в роскоши.

Архипастырь приобретает себе влиятельного врага в лице императрицы Евдоксии, жены императора Аркадия. В обличительном слове о суетных женщинах царица усматривает намек на себя. Последней каплей становится тот факт, что Евдоксия пыталась отобрать виноградник у одной знатной вдовы, недавно потерявшей мужа. Константинопольский Архиепископ становится на сторону вдовы и защищает несчастную женщину от царского произвола.

Евдокия начинает интриговать против святителя. Под ее покровительством на царской вилле «У дуба» созывается собор во главе с Александрийским Патриархом Феофилом и некоторыми египетскими епископами. Они осуждают Иоанна по сфальсифицированному обвинению в оригенизме. Святителю присуждают ссылку.

Народ же его очень любил. На улицах Константинополя произошло сильнейшее волнение. Феофилу пришлось спасаться бегством. У храма, где пребывал святой, столпился народ, решивший защищать своего архипастыря. Но святитель поступил как истинный последователь Христа. Он так же, как и Спаситель, повелевший святому первоверховному апостолу Петру вложить в ножны меч, сам добровольно сдался во избежание кровопролития. Той же ночью в столице произошло землетрясение. Испуганный император освободил святителя и вернул ему кафедру.

Но все равно это продолжалось недолго.

Вскоре в Константинополе воздвигли колонну в честь Евдоксии. Начались игрища и почти языческие пиршества. Шум мешал проведению храмового богослужения. Никакие увещания и жалобы святителя

Иоанна Златоуста не действовали. Тогда он публично обвинил императрицу, назвав ее беснующейся, неистовствующей Иродиадой.

В сам день Пасхи 404 года, во время богослужения, Иоанн был взят под стражу. Некоторое время он пребывал под домашним арестом, потом его отправили в Вифинию. Затем еще дальше - в селение Кукуз в Малой Армении. Здесь он проводит в нужде и лишениях три года. Но Евдоксии этого было мало. Ему назначают новое место ссылки - Питиунт (современная Пицунда в Абхазии). Страже дается задание примерно следующего содержания: «Если не дойдет, то это будет хорошо». Представим себе, дорогие братья и сестры, это путешествие! Эту медленную пытку, превращенную в настоящее мученичество! До Питиунта святитель Иоанн не доходит. В местечке Команы силы покидают его. Возле склепа мученика Василиска ему является этот угодник Божий и укрепляет словами: «Не унывай, брат Иоанн! Завтра мы будем вместе». Здесь же, в Команах, причастившись Святых Христовых Таин, святитель Иоанн Златоуст со словами «Слава Богу за все!» отошел ко Господу 14 сентября 407 года. В праздник Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня он воздвиг из своей жизни и свой крест во славу Божию.

Автор Литургии, многих богословских сочинений, вошедших в сокровищницу святоотеческой мысли, труженик на ниве Христовой, много боровшийся за чистоту Православия с ересями, имеющий также отношение и к нашей стране (поставил в Крыму епископа), стал воистину драгоценным алмазом в деснице Божией - драгоценной звездой, сияющей нам Христовым светом на духовном небосклоне.
Константинополь же после осуждения праведника подвергся бедствиям. Пожар обратил в пепел здание сената, на Византию обрушились опустошительные варварские полчища, а в 404 году (тогда же и был осужден святитель) умерла царица Евдоксия.

В 438 году ученик святителя Иоанна Златоуста Патриарх Константинопольский Прокл произнес в храме похвальное слово страдальцу Христову. Народ не дал ему закончить. Люди стали умолять Патриарха о ходатайстве перед императором за то, чтобы вернуть мощи святителя в столицу. Это и было сделано. Сын Аркадия и Евдоксии Феодосий II отправил за мощами посольство на Кавказ. Но посланники не смогли взять мощи. Тогда император написал святому покаянное письмо, в котором просил простить своих родителей за совершенный ими грех перед ним. Письмо было прочитано перед гробницей. И после всенощного бдения святой позволил взять свои мощи. По перенесении в Константинополь они были поставлены в храме святой мученицы Ирины. От них произошли исцеления.

День и ночь толпы народа шли к любимому святому. Утром мощи были внесены в церковь Святых Апостолов. Когда рака была поставлена на патриаршем престоле, народ едиными устами воскликнул: «Прими престол свой, отче!» - и те, кто ближе всех стоял к раке во главе с Патриархом Проклом, увидели, как святитель Иоанн Златоуст открыл уста и произнес: «Мир всем!»

И сейчас, странствуя, а иногда и утопая в волнах житейского океана, хочется верить, что это архиерейское святое благословение праведника простирается и на нас - христиан XXI столетия. А слова святого мученика Василиска тоже, мне кажется, можно перефразировать в «Не унывайте, братья и сестры, завтра в восьмой день - мы будем вместе».

И в сердце, несмотря на грозную бурю, рождается в муках и страданиях Пасха. Ведь Господь наш Иисус Христос, как тогда, в начале V века, так и сейчас, - с нами и в нас. Главное, пожалуй, с Божьей помощью никогда этого не забывать.

Святителю отче Иоанне Златоусте, моли Бога о нас!

Святитель Иоанн Златоуст

Слово первое.

Слова о Священстве написаны св. Иоанном Златоустым по следующим обстоятельствам: в 374 году по Р. Х., когда он жил вместе с другом и сверстником своим Василием вдали от мирских дел, собравшиеся в Антиохии епископы вознамерились поставить их обоих епископами, о чем молва дошла и до них; св. Иоанн, представляя высокую важность пресвитерскаго и епископскаго служения и считая себя неприготовленным к надлежащему исполнению обязанностей пастыря Христовой церкви, скрылся тайно от всех и даже от своего сожителя, который и был возведен в сан епископа (вероятно, Рафаны Сирийской, близ Антиохии); но вскоре затем, увидевшись с св. Иоанном, высказал ему свои дружеския упреки за уклонение от священнаго сана, на которые и служат блистательным ответом предлагаемыя шесть слов о Священстве. Таким образом написание этих слов должно быть отнесено к годам после 374-го, но не позже 386 года, в котором св. Иоанн уже был рукоположен в пресвитера.

Много было у меня друзей, искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружбы; но из многих один превосходил всех других любовию ко мне и столько успел в этом опередить их, сколько они - людей равнодушных ко мне. Он всегда был неразлучным спутником моим: мы учились однем и тем же наукам и имели одних и тех же учителей; с одинаковою охотою и ревностию занимались красноречием и одинаковыя имели желания, проистекавшия от одних и тех же занятий. И не только в то время, когда мы ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда надлежало совещаться, какой нам лучше избрать путь жизни, и тогда мы оказались согласными в своих мыслях.

4. Впрочем, как человек добрый и дорого ценивший нашу дружбу, он, отказавшись от всех других, разделял со мною все время, чего и прежде желал, но встречал препятствие к тому в моей безпечности. Кто был привязан к судилищу и гонялся за сценическими увеселениями, тот не мог часто проводить время с человеком, который был привязан к книгам и никогда не выходил на площадь. Но когда, после прежних препятствий, он привлек меня к одинаковой с ним жизни, тогда и выразил желание, которое давно хранил в себе, и уже не оставлял меня ни на малейшую часть дня, не переставая убеждать, чтобы каждый из нас оставил свой дом и мы оба имели одно общее жилище, в чем и убедил меня, и это даже уже было близко к исполнению.

Однако же ничто из всего этого не заставило меня вступить во второй брак, и ввести другого супруга в дом отца твоего; но среди смятений и безпокойств я терпела и не убежала из жестокой пещи вдовства; меня, во-первых, подкрепляла вышняя помощь, а затем немалое утешение в этих горестях мне доставляло то, что я постоянно взирала на твое лице и видела в нем живой и вернейший образ умершаго. Поэтому, быв еще младенцем и едва умея лепетать, когда дети особенно бывают приятны родителям, ты приносил мне много отрады. Ты не можешь сказать и укорять меня и за то, что я, мужественно перенося вдовство, растратила на нужды вдовства твое отцовское имущество, как потерпели, я знаю, многие несчастные сироты. Я сохранила в целости все это имущество и вместе не жалела издержек, требовавшихся для наилучшаго твоего воспитания, употребляя на это собственныя деньги, с которыми я вышла из отеческаго дома.

Не подумай, что я говорю теперь это в укоризну тебе; но за все это я прошу у тебя одной милости: не подвергай меня второму вдовству и скорби, уже успокоившейся не воспламеняй снова; подожди моей кончины. Может быть, спустя немного времени, я умру. Молодые надеются достигнуть глубокой старости, а мы состарившиеся ничего другого не ожидаем, кроме смерти. Когда предашь меня земле и присоединишь к костям отца твоего, тогда предпринимай далекия путешествия и переплывай моря, какия хочешь; тогда никто не будет препятствовать; а пока я еще дышу, потерпи сожительство со мною; не прогневляй Бога тщетно и напрасно, подвергая таким бедствиям меня, не сделавшую тебе никакого зла. Если ты можешь обвинять меня в том, что я вовлекаю тебя в житейския заботы и заставляю пещись о твоих делах, то беги от меня как от недоброжелателей и врагов, не стыдясь ни законов природы, ни воспитания, ни привычки, и ничего другого; если же я делаю все, чтобы доставить тебе полное спокойствие в течение жизни, то, если не что другое, по крайней мере эти узы пусть удержат тебя при мне. Хотя ты и говоришь, что у тебя иного друзей, но никто из них не доставит тебе такого спокойствия; потому что нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько - я".

Тогда я, увидев готовность его и думая, что я нанесу вред всему обществу церковному, если, по своей немощи, лишу стадо Христово юноши прекраснаго и способнаго к предстоятельству над народом, не открыл ему своего мнения об этом, хотя прежде никогда не скрывал от него ни одной моей мысли; но сказав, что совещание об этом должно отложить до другого времени, так как теперь нет необходимости спешить, скоро убедил его не заботиться об этом и твердо надеяться на меня, как единодушнаго с ним, если действительно случится с нами что-нибудь такое.

По прошествии некотораго времени, когда прибыл тот, кто имел рукоположить нас, а я между тем скрылся, друг мой, не знавший ничего этого, отводится под некоторым другим предлогом и принимает это иго, надеясь по моим ему обещаниям, что и я непременно последую за ним, или лучше, думая, что он следует за мною. Некоторые из присутствовавших там, видя его сетующим на то, что взяли его, усилили недоумение, взывая: „несправедливо будет, когда тот, кого все считали человеком более смелым, - разумея меня, - с великим смирением покорился суду отцев, этот более благоразумный и скромный станет противиться и тщеславиться, упорствовать, отказываться и противоречить". Он послушался этих слов; когда же услышал, что я убежал, то пришел ко мне с великою скорбию, сел возле меня и хотел что-то сказать, но от душевнаго волнения не могши выразить словами испытываемой скорби, как только порывался говорить, останавливался; потому что печаль прерывала его речь прежде, чем она вырывалась из уст. Видя его в слезах и в сильном смущении, и зная тому причину, я выражал смехом свое великое удовольствие и, взяв его руку, спешил облобызать его, и славил Бога, что моя хитрость достигла конца благого и такого, какого я всегда желал. Он же, видя мое удовольствие и восхищение и узнав, что еще прежде с моей стороны была употреблена с ним эта хитрость, еще более смущался и горевал.

7. Когда волнение души его немного утихло, он сказал: если уже ты презрел меня, и не обращаешь на меня никакого внимания, - не знаю, впрочем, за что, - по крайней мере тебе надлежало бы позаботиться о твоей чести; а теперь ты открыл всем уста; все говорят, что ты из тщеславия отказался от этого служения, и нет никого, кто бы защитил тебя от такого обвинения. А мне нельзя даже выдти на площадь: столь многие подходят ко мне и укоряют каждый день. Знакомые, увидев меня где-нибудь в городе, отводят в сторону и большею частию осыпают меня укоризнами. „Ты, говорят они, зная его мысли, - ибо он не таил от тебя ничего, что до него касалось, - не должен бы скрывать их, а сообщил бы нам, и конечно мы приняли бы меры к его уловлению". Но я краснею и стыжусь сказать им, что мне неизвестно было твое давнее намерение, чтобы не подумали, что дружба наша была лицемерною. Если это так, - как и на самом деле так, от чего и ты не отречешься после настоящаго твоего поступка со мною, - то от посторонних людей сколько-нибудь знающих нас, нужно скрыть наше недоброе отношение. Сказать им правду, как было дело между нами, я не решаюсь; поэтому принужден молчать, потуплять глаза свои в землю, уклоняться и избегать встречных. Если даже я избегну перваго нарекания (в неискренности дружбы), то непременно будут укорять меня за ложь.

Они никогда не согласятся поверить мне в том, чтобы ты и Василия сравнил с другими, которым не следует знать твои тайны. Впрочем я и не забочусь много об этом: так тебе было угодно; но как перенесем позор других обвинений? Одни приписывают тебе гордость, другие - честолюбие; а те из обвинителей, которые еще безжалостнее, осуждают нас за то и другое вместе и прибавляют, что мы оскорбили самих избирателей, о которых говорят: „справедливо они потерпели это, хотя бы и большему подверглись безчестию от нас, за то, что оставив столь многих и столь почтенных мужей, избрали юношей, которые, так сказать, вчера еще были погружены в житейския заботы и на короткое время приняли степенный вид, надели серое платье и притворились смиренными, и вдруг возвели их в такое достоинство, о котором они и во сне не мечтали. Те, которые от самаго перваго возраста до глубокой старости продолжают свое подвижничество, остаются в числе подчиненных; а ими управляют их дети, даже не слыхавшие о тех законах, которыми должно руководствоваться в управлении". С такими и еще большими укоризнами они постоянно пристают ко мне, а я не знаю, чем мне защищаться против этого; прошу тебя, скажи мне. Думаю, что ты не просто и не без причины обратился в бегство и открыто объявил вражду столь великим мужам, но конечно решился на это с какою-нибудь обдуманною и определенною целию, из этого я заключаю, что у тебя готова речь и для оправдания.

Скажи же, какую справедливую причину мы можем представить нашим обвинителям. А что ты несправедливо поступил со мною, за это я не виню тебя, ни за твой обман, ни за твою измену, ни за то расположение, которым ты пользовался от меня во все прежнее время. Я душу свою, так сказать, принес и отдал в твои руки, а ты так хитро поступил со мною, как будто тебе надлежало остерегаться каких-нибудь неприятностей. Если ты признавал полезным это намерение (избрания в епископа), то тебе не следовало лишать себя пользы от него; а если вредным, то следовало предохранить от вреда и меня, котораго, по твоим словам, ты всегда предпочитал всем. А ты сделал все, чтобы я попался, и не опустил никакого коварства и лицемерия против того, кто привык говорить и поступать с тобою просто и без коварства. Впрочем я, как уже сказал, нисколько не виню тебя за это, и не укоряю за одиночество, в котором ты меня оставил, прервав те совещания, от которых мы часто получали и удовольствие и немаловажную пользу; но все это я оставляю и переношу молчаливо и кротко, не потому впрочем, чтобы поступок твой со мной был кроток, но потому, что с того самаго дня, когда вступил в дружбу с тобою, я поставил себе правилом - никогда не доводить тебя до необходимости оправдываться в том, чем ты захотел бы огорчить меня. Что ты нанес мне не малый вред, это знаешь и сам ты, если помнишь, что всегда говорили посторонние о нас и мы сами о себе, именно, что весьма полезно для нас быть единодушными и ограждать себя взаимною любовию.

Прочие все даже говорили, что наше единодушие принесет немалую пользу и многим другим, хотя я с своей стороны никогда не думал, чтобы мог доставить пользу другим, но говорил, что от этого по крайней мере мы получим ту немалую пользу, что будем неприступными для желающих нападать на нас. Об этом я никогда не переставал напоминать тебе. Теперь трудное время; зложелателей много; искренняя любовь исчезла; место ея заступила пагубная ненависть; мы ходим посреде сетей, и шествуем по забралам града (Сирах. IX, 18); людей, готовых радоваться постигающим нас несчастиям, много; они отовсюду окружают нас; а соболезнующих - нет никого, или очень мало. Смотри, чтобы нам, разлучившись, когда-нибудь не навлечь на себя великаго осмеяния и еще большаго вреда. Брат от брата помогаем яко град тверд, и якоже основаное царство (Притч. XVIII, 19). Не разрывай же этого единения, не разрушай этого оплота. Непрестанно я говорил тебе это и больше того, ничего не подозревая и считая тебя совершенно здравым в отношении ко мне, и только от избытка чувств желая предложить врачевание здравствующему; но я не знал, как оказывается, что давал лекарство больному; и таким образом я несчастный ничего не достиг, и не произошло для меня никакой пользы от такой заботливости.

Ты вдруг отверг все это и не подумал, что пустил меня, как ненагруженный корабль, в безпредельное море, и не представил себе тех свирепых волн, с которыми должно мне бороться. Если случится, что откуда-нибудь нападет на меня клевета или осмеяние или другая какая обида и неприязнь (а это нередко должно случаться), то к кому я тогда прибегну? Кому сообщу свое уныние? Кто захочет помочь мне, отразить оскорбителей и заставить их не оскорблять более, а меня утешит и подкрепит переносить непристойности других? Нет никого, так как ты стал далеко от этой жестокой борьбы и не можешь даже услышать моего голоса. Знаешь ли ты, сколь великое сделал ты зло? Признаешь ли, по крайней мере после поражения, какой смертельный удар ты нанес мне? Но оставим это; сделаннаго же невозможно исправить, и из безвыходнаго положения - найти выход. Но что мы скажем посторонним? Чем будем защищаться против их обвинений?

8. Златоуст. Будь спокоен, - отвечал я, - не только в этом я готов дать отчет, но и в том, в чем ты прощаешь меня, постараюсь оправдаться, сколько могу. И если угодно, с этого прежде всего начну свою защиту. Я был бы весьма безразсуден и не благодарен, если бы, заботясь о мнении людей посторонних и принимая все меры к прекращению их укоризн нам, не мог уверить в невинности моей того, кто для меня любезнее всех, и кто столько щадит меня, что не желает обвинять даже за то, в чем, по его словам, я виновен пред ним, и не заботясь о себе, еще продолжает пещись о мне, - если бы показал более невнимания в отношении к такому человеку, нежели сколько он показал заботливости о мне. Итак, чем я оскорбил тебя? Отсюда я намерен пуститься в море защиты. Тем ли, что употребил хитрость пред тобою и скрыл мое намерение? Но это служило к пользе и твоей, когда ты обманулся, и тех, которым посредством укрывательства я выдал тебя. Если укрывательство во всех отношениях есть зло и никогда нельзя употреблять его даже на пользу, то я готов принять наказание, какое тебе угодно, или лучше, так как ты никогда не согласишься наказать меня, я сам себя накажу так, как наказывают судии преступников, обличенных обвинителями. Если же оно не всегда бывает вредно, но делается худым или хорошим по намерению действующих, то оставь обвинять за то, что ты обманулся, а докажи, что эта хитрость употреблена была на зло; а пока это не будет доказано, не только не должно укорять и обвинять, но справедливо было бы, если бы желающие быть признательными даже хвалили употребившаго хитрость.

Хитрость благовременная и сделанная с добрым намерением приносит такую пользу, что многие часто подвергались наказанию за то, что не воспользовались ею. Припомни, если хочешь, отличнейших из военачальников, начиная с глубокой древности, и ты увидишь, что их трофеи большею частию были следствием хитрости, и такие более прославляются, чем те, которые побеждали открытою силою. Последние одерживают верх с великою тратою денег и людей, так что никакой выгоды не остается им от победы, но победители бедствуют нисколько не меньше побежденных и от истребления войска и от истощения казнохранилища; притом они не могут наслаждаться вполне и славою победы, ибо не малая часть ея принадлежит иногда и побежденным, которые побеждаются только телами, преодолевая душами, и если бы возможно было им не падать от ударов и постигшая смерть не сразила их, они никогда не потеряли бы мужества. А победивший хитростию подвергает неприятелей не только бедствию, но и посмеянию.

Там оба (и победители и побежденные) равно получают похвалы за мужество; а здесь - относительно благоразумия не так, но трофей всецело принадлежит победителям и, что не менее важно, они приносят в город радость о победе безукоризненную. Изобилие денег и множество людей не то, что благоразумие души; те истрачиваются, когда кто непрестанно пользуется ими на войне, и пользовавшиеся лишаются их; а благоразумие, чем более кто употребляет его в дело, тем более обыкновенно увеличивается. И не на войне только, но и в мирное время можно находить великую и необходимую пользу от хитрости, и не только в делах общественных, но и в домашних, у мужа в отношении к жене и у жены к мужу, у отца к сыну и у друга к другу и даже у детей к отцу. Так дочь Саула не могла бы иначе исхитить мужа своего из рук Саула, если бы не употребила хитрости в отношении к отцу, и брат ея (Ионафан), желая спасеннаго ею спасти от новой опасности, воспользовался тем же самым средством, каким и жена (Давидова) (1 Цар, гл. XIX и XX).

Василий сказал: все это не относится ко мне; я не враг и неприятель и не из числа желающих причинить обиду, но совершенно напротив; поверяя всегда твоему усмотрению все мои мысли, я поступал так, как ты приказывал.

9. Златоуст. Но, почтеннейший и добрейший, для того я и сказал предварительно что не только на войне и против врагов, но и во время мира и в отношении к любезнейшим полезно употреблять хитрость. Что действительно это бывает полезно не только употребляющим хитрость, но и тем, в отношении к которым она употребляется, для этого подойди к кому-нибудь из врачей и спроси, как они излечивают больных, и ты услышишь от них, что они не всегда довольствуются одним искусством своим, но иногда употребляют и хитрость и при ея помощи возстановляют здоровье больных. Когда упрямство больных и жестокость самой болезни делают недействительными советы врачей; тогда, по необходимости, врачи прибегают к хитрости, чтобы, как на сцене, можно было скрыть истину. Если хочешь, я разскажу тебе одну хитрость из многих, которыя, как я слышал, устрояют врачи. К одному человеку пристала вдруг сильная горячка и жар увеличивался; все средства, которыя могли бы утушить огонь, больной отвергал, а желал и усильно настаивал, умоляя всех приходящих к нему, принести ему много вина и дать ему утолить мучительную жажду. Но кто согласился бы доставить ему это удовольствие, тот не только усилил бы горячку, но и привел бы несчастнаго в умопомешательство.

Тогда, когда искусство было безсильно и не имело более средств, но совершенно было отвергнуто, употребленная хитрость показала такую силу, как тотчас услышишь от меня. Врач берет глиняной сосуд, лишь только вынутый из печи, погружает его в вино, и потом, вынув его пустым, наполняет его водою; комнату, в которой лежал больной, приказывает сделать темною посредством многих занавесок, дабы свет не изобличил хитрости, и дает больному пить из сосуда, как бы наполненнаго вином. Тот, прежде нежели взял сосуд в руки, вдруг обольщенный запахом вина, не хотел и разбирать того, что было дано ему; но, уверяемый обонянием, обманываемый темнотою и побуждаемый сильным желанием, выпил данное ему с великою охотою; и, насытившись, тотчас получил облегчение от жара и избег угрожавшей опасности. Видишь ли пользу хитрости? Но если бы изчислять все хитрости врачей, то не было бы и конца слову. И можно указать, что не только врачующие тела, но и пекущиеся об исцелении душевных болезней, часто пользуются таким врачеством. Так блаженный (Павел) привел ко Христу многия тысячи иудеев (Деян. XXI, 20-26). С этим намерением он обрезал Тимофея, тогда как к Галатам писал, что Христос ничтоже пользует обрезывающимся (Деян. XVI, 3; Гал. V, 2).

Для того он был под законом, хотя считал тщетою оправдание от закона при вере во Христа (Филип. III, 7-9). Велика сила такой хитрости, только бы она употреблялась не с злонамеренною целию; или лучше сказать, ее должно называть не хитростию, но некоторою предусмотрительностию, благоразумием и искусством, способствующим находить много выходов в безвыходных положениях и исправлять душевные недостатки. Так я не назову Финееса убийцею, хотя он одним ударом пронзил двух человек (Числ. XXV, 8); также и Илию - за сто (убитых) воинов с их военачальниками, и за обильный поток крови, пролитой им при убиении жрецов демонских (4 Цар. I; 3 Цар. XVIII). Если же мы опустим это из виду, и если кто будет смотреть на одни дела, не принимая во внимание намерения действовавших, тот может и Авраама обвинить в детоубийстве, а внука и потомка его обвинить в злодеянии и коварстве; потому что один (Иаков) овладел первородством (брата своего), а другой (Моисей) перенес египетския сокровища в израильское войско (Быт. XXVII. Исх. XII, 35, 36). Но нет, нет; не допустим такой дерзости! Мы не только не виним их, но и прославляем их за это; потому что сам Бог восхвалил их за это. Обманщиком справедливо должен называться тот, кто пользуется этим средством злонамеренно, а не тот, кто поступает так с здравым смыслом. Часто нужно бывает употребить хитрость, чтобы достигнуть этим искусством величайшей пользы; а стремящийся по прямому пути нередко наносит великий вред тому, от кого не скрыл своего намерения.

Примечание.

Анфуса, мать св. Иоанна Златоустаго, овдовела на двадцатом году своей жизни.