Краткое содержание Рассказчик вспоминает, как шли они по большой дороге, а в молодом березовом лесу поблизости косцы косили и пели. Это было очень давно. И та жизнь, которой жили все в то время, уже не вернется никогда. Кругом были поля. Старая большая дорога, изрезанная колея­ми, уходила в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, впереди серело стадо овец. Старик-пастух с подпаском сидел на меже. Казалось, что нет никакого деления на время в этой забытой - или благословенной - богом стране. А косцы шли и пели среди этой вечной тишины, и березовый лес отвечал так же легко и свободно. Косцы были дальние, рязанские, проходившие через эти зем­ли на заработки, подвигаясь в более плодородные земли. Безза­ботные и дружные, не обремененные ничем, они были «охочи» до работы. И одеты они были добротнее местных. Неделю назад рассказчик проезжал верхом и видел, как они косили в ближнем лесу. На работу они заходили пополудновавши: сладко пили из деревянных жбанов родниковую воду и бодро сбе­гались к месту. Косы пускали враз, играючи. А потом он видел их ужин, когда они сидели возле потухшего костра и таскали из чугуна куски чего-то розового. Приглядевшись, рассказчик с ужасом понял, что ели они грибы-мухоморы. А те только по­смеивались: «Ничего, они сладкие, как курятина». Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» и про­двигались по березовому лесу. А рассказчик со спутником стояли и слушали, понимая, что им никогда не забыть этого предвечер­него часа, а самое главное, никогда не понять, в чем прелесть этой песни. А прелесть была во всем - и в звучности березового леса, и в том, что песня эта не существовала сама по себе, а была тесно связана с их мыслями и чувствами и с мыслями и чувства­ми рязанских косцов. Чувствовалось, что человек настолько наи­вен в неведении своих сил и талантов, что стоит только немного вздохнуть, как весь лес тут же отзовется в ответ на песню. В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить в эту безнадежность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Закатилось мое счастье, - здыхал он, - темная ночь с ее глушью обступает меня», - и так кровно близок он был с этой глушью, живой для него, дев­ственной и преисполненной волшебными силами! Всюду для него был приют, ночлег, чье-то заступничество, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ниче­го невозможного, спи спокойно, дитятко!» И из всяких бед чело­века, по вере его, выручали птицы и звери лесные, царевны пре­красные, премудрые и даже сама Баба-Яга. Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, та­ились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды. Прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие… Еще одно было в этой песне - это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что беско­нечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок, миновала сказка. Настал конец, предел божьему прощению.

Повествование ведется от лица рассказчика, который держит путь по одной из больших российских дорог. Передвигаясь между березовых лесов и широкий степей, он с удовольствием слушает доносящиеся издалека песни людей с косами, которые размеренно вышагивая по полю, ждут окончания рабочего дня.

Июньский день подходит к концу. Природа будто раскрыла напоследок все свои прелести. Закат солнца ослепительно красив. Он слился с золотистыми облаками. На фоне благоухающих полей умиротворенно отдыхает пастух и стадо овец.

Громким раскатистым эхом разносятся слова из песен мужчин, которые из далекого рязанского края добрели до орловских мест. В поисках плодородных участков земли они дружно, наслаждаясь своей работой, идут к цели, по пути протягивая руку помощи местным сенокосам.

Вспоминая недавнюю встречу с ними, рассказчик повествует о каждом их занятии, связанном с приемом пищи на лугу в виде мухоморов, косьбой, подчеркивая их приветливость и гостеприимство, своеобразие обрядов и одежды.

Теперь, вновь услышав их звучные голоса, герой чувствует слияние их песен со всем тем, что окружает вокруг. Ощущение счастья переполняет его от осознания себя частью родного края, наделенного такой волшебной красотой просторов. Вдыхая свежий воздух, он думает об особенностях традиций, исполнении и содержании русских песен.

Именно в процессе косьбы мужики, напоминающие богатырей, проявляли настоящие чувства. Продолжая раскрывать загадку русской песни, рассказчик, прежде всего, обращается к удивительной душе певцов, которые, прощаясь с этой землей, уходят в другой край. Они помнят, что где бы ни находился человек, везде одно небо, а Россия - единственный дом, где каждый кустик укроет от непогоды.

Лаская слух, песня постепенно раскрыла свое содержание. Речь шла о мире, наполненном добрыми людьми, о богатстве нашей страны неповторимым русским творчеством. Но все когда-то уходит, подобные дни остаются навсегда лишь в памяти.

Рассказ И. А. Бунина "Косцы" учит беречь традиции своего народа, ценить красоту народного творчества, природу любимого края. Помнить о том, что минуты счастья, которые преподносит жизнь, могут быть неповторимыми.

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Соседи Салтыков-Щедрин

  В некотором селенье жили два Ивана. Они были соседями, один был богатый, другой бедный. Оба Ивана были очень хорошими людьми.

• Краткое содержание Чапаев Фурманов

  В произведении показана жизнь и трагическая гибель красного комиссара Василия Чапаева. Роман начинается с событий, которые происходят в 1919 году на Иваново-Вознесенском вокзале,

• Краткое содержание Воронкова Девочка из города

  Произведение повествует историю маленькой девочки, потерявшей родных в момент обстрела, и теперь, сирота пытается укрыться в одном из сел.

• Краткое содержание Житков Храбрый утенок

  Хозяйка каждый день кормит утят рублеными яйцами. Но стоит только ей поставить тарелку с едой под куст и уйти, как появляется большая стрекоза. Она кружится и так страшно стрекочет, что утята боятся подойти к тарелке

• Краткое содержание Бедные люди Достоевского

  Этот роман Федора Михайловича состоит из писем двух его главных героев – Варвары Доброселовой и Макара Девушкина. Они доводятся друг другу дальними родственникам

Будучи в Париже, писатель очень тосковал по родине, что подвигло ему к написанию этого трогательного произведения, а краткое содержание рассказа «Косцы» для читательского дневника вобрало лучшие его моменты.

Сюжет

Автор вспоминает, как шел пешком в летний день и увидел косцов. Неделю назад он встречал их у родника, где они напились и поужинали мухоморами. Тогда они сказали, что грибы похожи на курицу, а приехали они из Рязани на заработки. Сейчас эти мужики живо работали и пели грустную и мощную песнь. Несмотря на грустное содержание, они пели ее радостно, энергично. Она была о любви к родине и прощании с родными краями. В этой песне отражалась сама Россия, и автор наполнялся невероятной силой, слушая их. Он ощущал прилив счастья и энергии, и понимал, что эти косцы символизируют русский дух и русский народ. Он навсегда запомнил тот момент и свои ощущения - единство с этими людьми, душевное слияние и бескрайнюю свободу их натур.

Вывод (моё мнение)

Самые ценные вещи - это не вещи, а понятия - свобода, высокий дух, дружба и единство, родина, взаимопонимание, возможность говорить на одной языке, придерживаться одной культуры и традиций.

Рассказчик вспоминает, как шли они по большой дороге, а в молодом березовом лесу поблизости косцы косили и пели. Это было очень давно. И та жизнь, которой жили все в то время, уже не вернется никогда. Кругом были поля. Старая большая дорога, изрезанная колея­ми, уходила в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, впереди серело стадо овец. Старик-пастух с подпаском сидел на меже. Казалось, что нет никакого деления на время в этой забытой - или благословенной - богом стране. А косцы шли и пели среди этой вечной тишины, и березовый лес отвечал так же легко и свободно. Косцы были дальние, рязанские, проходившие через эти зем­ли на заработки, подвигаясь в более плодородные земли. Безза­ботные и дружные, не обремененные ничем, они были «охочи» до работы. И одеты они были добротнее местных. Неделю назад рассказчик проезжал верхом и видел, как они косили в ближнем лесу. На работу они заходили пополудновавши: сладко пили из деревянных жбанов родниковую воду и бодро сбе­гались к месту. Косы пускали враз, играючи. А потом он видел их ужин, когда они сидели возле потухшего костра и таскали из чугуна куски чего-то розового. Приглядевшись, рассказчик с ужасом понял, что ели они грибы-мухоморы. А те только по­смеивались: «Ничего, они сладкие, как курятина».
Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» и про­двигались по березовому лесу. А рассказчик со спутником стояли и слушали, понимая, что им никогда не забыть этого предвечер­него часа, а самое главное, никогда не понять, в чем прелесть этой песни. А прелесть была во всем - и в звучности березового леса, и в том, что песня эта не существовала сама по себе, а была тесно связана с их мыслями и чувствами и с мыслями и чувства­ми рязанских косцов. Чувствовалось, что человек настолько наи­вен в неведении своих сил и талантов, что стоит только немного вздохнуть, как весь лес тут же отзовется в ответ на песню. В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить в эту безнадежность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Закатилось мое счастье, - здыхал он, - темная ночь с ее глушью обступает меня», - и так кровно близок он был с этой глушью, живой для него, дев­ственной и преисполненной волшебными силами! Всюду для него был приют, ночлег, чье-то заступничество, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ниче­го невозможного, спи спокойно, дитятко!» И из всяких бед чело­века, по вере его, выручали птицы и звери лесные, царевны пре­красные, премудрые и даже сама Баба-Яга. Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, та­ились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды. Прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие… Еще одно было в этой песне - это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что беско­нечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок, миновала сказка. Настал конец, предел божьему прощению.

Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу по близости от нее - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже во веки.
Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет да никогда и не было ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - Богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками (1), белыми ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами (2).
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными как бритва косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
- Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
- Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:
- Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: - "Ты прости, прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их пения.
Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем несознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.
Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.
Конечно, они "прощались, расставались" и с "родимой сторонушкой" и со своим счастьем, и с надеждами и с той, с кем это счастье соединялось:

Ты прости, прощай, любезный друг,
И родимая ах да прощал сторонушка! -

Говорили, вздыхали они каждый по разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.

Ты прости, прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -

Говорили они, по разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:

Коль не любишь, не мил - Бог с тобою,
Коли лучше найдешь - позабудешь! -

И по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:

Ах, коли лучше найдешь - позабудешь,
Коли хуже найдешь - пожалеешь!

В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадежность. - "Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!" - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачу! сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. - "Ты прости, прощай, родимая сторонушка!" - говорил человек - и знал, что все-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что куда бы ни забросила его доля, все будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. - "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по; местам!" - Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: - "Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!" - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его "по его младости". Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар били ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, черные топи болотные, пески летучие - и прощал милосердный Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие...
Еще одно, говорю я, было в этой песне, - это то, что хорошо знали и мы и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок - миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению.

Париж, 1921 г.

(1) Бахилки - полусапожки.
(2) Ластовицы - вставные полосы.